Сергей Луганский - Небо остается чистым. Записки военного летчика.

Военный летчик побывал не только в нашей школе. С того дня среди старшеклассников Алма-Аты началось повальное увлечение авиацией. На первом месте у нас стояли летчики и лишь на втором – моряки.

Оказалось, однако, что в летные училища принимают исключительно комсомольцев. К счастью, возраст наш был уже комсомольским. Значит, надо было готовиться. О том, насколько мы серьезно подходили к приему в ряды комсомола, можно судить хотя бы по тому, что ребята, готовясь, оставались в школе по вечерам, просили остаться учителей. И все страшно волновались: «А ну, как не примут?»

Страхи наши оказались напрасными. В назначенный вечер мы собрались в горкоме комсомола, в старом здании на углу улиц Гоголя и Карла Маркса. С замиранием сердца каждый входил в комнату, где заседало бюро. Видя наше волнение, товарищи на бюро подбадривали нас, спрашивали хотя и много, но не строго. О чем были вопросы? Прежде всего, конечно, о международной обстановке. Спрашивали о хозяйственных достижениях Советского государства, о пятилетках. Интересовались и делами школьными. Волнение у нас скоро прошло, мы освоились и отвечали бойко. Успокаивало нас товарищеское расположение членов бюро, желание помочь, поддержать: старшие товарищи недавно сами были на нашем месте, всего несколько лет назад они пришли со строек, с заводов, приехали из сел, и наше волнение, наше горячее желание не осрамиться были им очень близки и понятны. Так же, как и нас, их привело в комсомол стремление стать полезными своей стране, своему народу.

Я до сих пор помню теплую дружескую обстановку приема меня в ряды славного ленинского комсомола.

На другой день нам вручили комсомольские билеты, и мы здесь же, в горкоме, подали заявления о зачислении нас кандидатами в летные училища. И снова волнения. Но какие!

Прежде всего – медицинская комиссия. О строгости отбора говорит такой факт: из 770 подавших заявления годными были признаны лишь одиннадцать. До сих пор помню, как переживали те, кого врачи забраковали. Зато нетрудно представить, какую радость испытывали те, кто прошел комиссию. Хочешь не хочешь, а невольно почувствуешь себя вроде бы избранным. Шутка ли сказать: из 70 человек проходил всего один. Но это было лишь началом.

Всем прошедшим врачебный контроль предстояла еще мандатная комиссия. Рассказывали, что мандатную комиссию возглавляет сам Скворцов – первый секретарь ЦК Компартии Казахстана. Кто может знать, о чем спросят на мандатной комиссии?

И вот настал наконец решающий долгожданный день. Помнится, я вскочил ни свет ни заря, кажется, раньше деда, а уж он поднимался в нашем доме самым первым. Мне не спалось, за всю ночь я не сомкнул глаз. Наступающий день должен был решить мою судьбу. Долго стоял я и смотрел на наше обжитое поле. Солнце еще томилось за Веригиной горой. Ведь если меня сегодня забракуют, то придется учиться, как того хотела мать, на врача. Значит, жить я буду здесь же, среди тех, кого я вижу каждый день. Все это так буднично, уныло. Я с надеждой посмотрел в небо. Густо-синее, еще не согретое солнцем, оно стояло над спящим нашим городишком спокойное, бескрайнее, как чудесный океан,- океан наших мальчишеских грез и стремлений.

Видимо, то же самое испытывал каждый из нас, потому что, когда мы собрались в условленном месте, у всех был какой-то шальной вид.

Помню, как, обмирая, вошел я в большую светлую комнату. За столом сидели трое. Одного я сразу узнал – это был Скворцов, тот, кого мы больше всего боялись. Рядом с ним сидели человек в штатском и немолодой военный с двумя «шпалами».

В голове у меня звенело. Ну, думаю, сейчас посыплются вопросы.

Я понимаю, что комиссии смешно было наблюдать за семнадцатилетним парнишкой, который до этого дня лишь беззаботно бегал по выгону, а тут вдруг предстал… и перед кем? Помню, Скворцов вдруг улыбнулся и повертел в пальцах непонятно откуда взявшийся гвоздик.

– Вот смотрите,- поманил он меня.- Как вы думаете: гвоздь – это изделие легкой или тяжелой промышленности?

И он с усмешкой посмотрел в мои глаза. Меня обдало жаром. «Вот оно, начинается!» Я ожидал каких угодно вопросов, но только не такого.

– Тяжелой!- брякнул я.- Раз железо, значит тяжелой.

– Да не-ет,- засмеялся он.

Вопрос Скворцова, конечно, был шуткой, но я тогда совсем потерял голову.

«Пропал,- испугался я.- Засыпался!»

– Ну, а Нил, не помните, в какой части света течет?- помолчав, спросил Скворцов.

Тут я воспрянул духом. География была моим любимым предметом.

– В Африке!- тотчас же выпалил я.- В Африке.

«Может, еще не все пропало? Может, выкручусь». И я стал ждать новых вопросов.

Но вместо этого Скворцов вдруг внимательно посмотрел на меня и поманил еще ближе.

– Слушайте, что это у вас такое?- он указал на татуировку. Я стоял перед комиссией в рубашке с закатанными рукавами, и голубой орел, предмет моей великой гордости, отчетливо красовался на моей руке. Что тут было отвечать? Я смешался окончательно.

– Все выкалывают…- промямлил я через силу.

– Не надо этого делать,- хмурясь, сказал Скворцов.- Это нехорошо. Идите и скажите своим товарищам, что это… что это нехорошо. Идите.

И я убито поплелся к двери. «Все,- стучало где-то в голове.- И надо же было эту наколку…». Товарищи бросились ко мне, чтобы узнать, как оно и что, но я лишь молча махнул рукой и вышел на улицу. На душе был мрак. В том, что комиссия забраковала меня, я нисколько не сомневался. У меня из головы не выходило, как нахмурился Скворцов, увидев мою наколку. «Ах, и надо же было!»

Мне вспоминалось сегодняшнее утро, тихое, свежее, со стройными, словно уснувшими тополями. Тогда у меня еще была надежда, я собирался и готовился, где-то в глубине души надеясь на благополучный исход. Теперь же все рухнуло. А ведь с какой радостью я терпел боль, когда мне делали эту проклятую наколку! Эту боль я принял как первое испытание, чтобы подняться в небо. Считалось, что я уже помечен печатью неба, на руке у меня голубой орел,- придет срок, и я тоже поднимусь на крыльях. Но срок прошел, а крылья… Кто бы мог подумать, что голубая наколка так подведет меня? Нет, небо – удел счастливчиков. А ведь как могло все хорошо устроиться, если бы не моя глупость.

Но хоть я и был уверен, что провалился, а все же где-то в глубине души теплилась слабая надежда. А вдруг!… Ведь все бывает. А может быть, это теперь мне так кажется, что я на что-то надеялся. На что было надеяться-то? После такого позора перед самим Скворцовым!…

Но как бы то ни было, а целую неделю мы с соседом Толей Кондратенко ходили в горком комсомола. У него испытание прошло более или менее гладко, на что-то он ответил, на что-то не сумел,- во всяком случае он надеялся на благоприятный исход. И вот, как утро, он отправлялся в горком комсомола, с тихой тоской на сердце тащился за ним и я. У меня все валилось из рук, я ничем не мог заниматься. Уж лучше бы, думалось мне, сказали бы сразу. Но нет, размышлял я тут же, если бы мне сказали тогда же, то разве шагал бы я сейчас вместе с Толей в горком? Для меня давно бы уже было все потеряно, а сейчас… И я шел, подогреваемый какой-то смутной надеждой.