Сергей Луганский - Небо остается чистым. Записки военного летчика.

Поезд уже стоял, когда мы приехали. Не успели мы спрыгнуть на землю, как Толя толкнул меня в бок:

– Смотри!

У выхода на перрон я увидел двух женщин в чистеньких платочках. Это были наши матери. Сердце у меня защемило от жалости. Все-таки они догадались о нашем отъезде! Но как же они добрались до станции? Пешком? Значит, поэтому и ушли из дому так рано.

С виноватым видом подошел я к матери и положил котомку на землю. Что было говорить? Она долго смотрела на меня. Потом голова ее мелко затряслась, она припала к моему плечу.

– Ведь разобьешься же!- проговорила она, быстро-быстро отирая слезы со щек.

Ребята уже заканчивали посадку. Мне махали из окна вагона. Мать отпустила меня и стала торопливо развязывать уголочек платочка. Достала рубль.

– Вот, хоть на дорогу.

…В вагон пришлось вскакивать уже на ходу.

Скоро поезд набрал ход, и как я ни высовывался из вагона, мне не видно было ни белого платочка, ни станционной будочки из красного кирпича, до которой, путаясь в юбке, добежала моя мать. Потом исчезли и пирамидальные тополя.

Прощай, Алма-Ата!…

Дорога прошла так, как мы и предполагали. Грусть расставания с родными владела нами недолго. В первый день мы еще хмурились, держались поодиночке, переживая недавнее волнение и жалость к оставленным матерям, но уже на следующее утро дорога целиком захватила нас.

Вагон был набит битком, и народ подобрался самый разношерстный. Очень много переселенцев,- люди ехали осваивать новые земли. Ехали с семьями, с детишками, под полками напиханы узлы и деревянные чемоданы на больших замках. Все время шли разговоры о новостройках, об условиях для приезжающих, о заработках. Строился Урал, создавалась промышленная база в Сибири, много народу ехало на Украину. Страна одевалась в строительные леса, и рабочие руки требовались всюду. Мы, вчерашние школьники, чувствовали себя втянутыми в сильное, безбрежное течение, нас захватило и понесло. Каждый день сулил нам что-то новое, не изведанное раньше.

Мы распрощались с нашими соседями по вагону где-то в середине пути. Их путь лежал еще дальше.

В Оренбурге на вокзале нас встретил дежурный в форме военного летчика. Ребята приезжали сюда со всех концов страны.

С вокзала нас впервые повели строем. Одетые кто как, с чемоданами и мешками, прошли мы по улицам незнакомого города, с интересом глазея по сторонам. Вели нас в казармы училища. Мы шли вихрастые, обросшие и измятые в долгой дороге. Но веселые, неизменно жадные до свежих впечатлений.

В казармах было уже полно народу. В первые дни все старались держаться по землячествам. Забилась в уголок и наша алма-атинская группа. Кто-то тут же разнюхал, что медицинская комиссия, которую мы проходили в Алма-Ате, не действительна, и в училище нас станут проверять заново. И еще узнали – здесь всех остригут под машинку.

– А что, еще могут и здесь забраковать?- с беспокойством спросил я. Мне казалось, что все страхи кончились в Алма-Ате и сюда мы приехали учиться. Но, увы!- то, что мы узнали в казармах, было не выдумкой. Веселый разбитной парикмахер быстро окатал нас наголо и подтвердил – да, в училище своя медкомиссия. И бракует,- это бывает.

Комиссия, действительно, смотрела нас строго,- куда строже, чем в Алма-Ате. Здесь, например, нас впервые подвергли такому испытанию. Будущего курсанта помещали на качели, завязывали глаза и раскачивали что-то около тридцати минут. Ясно, что выдерживал не каждый. Некоторых тошнило, их снимали бледных, еле держащихся на ногах. В таких случаях приговор комиссии был суров: отчислить.

Испытание проходило под шутки зрителей. Те, кому еще не подошла очередь садиться на качели, стояли в сторонке и подтрунивали над товарищами. Экзаменаторы, люди в форме военных летчиков, были тоже настроены на веселый лад и время от времени отпускали иронические замечания.

– Луганский!- услышал наконец и я.

Мне крепко завязали глаза и повели. Ничего не видя, а лишь улавливая смех и шутки тех, среди которых и сам только что находился, я брел, как слепой, вытянув перед собой руки.

Испытание мне далось легко. Я откачался положенное время, слез; развязали глаза — все нормально. В какой-то миг, правда, показалось, что подо мной качается земля, но я быстро овладел собой и, кажется, никто из зрителей на заметил мгновенной слабости. Может быть, помогло «летание» с дубков? Из одиннадцати приехавших алмаатинцев комиссия забраковала четверых. В числе других пришлось вернуться домой и моему дружку Толе Кондратенко.

– Счастливый ты, Серега,- сказал он при расставании.

Возражать было нечего. Мне от души было жалко его.

Ребята уехали, а для нас потянулись унылые, однообразные дни карантина. Из своих земляков я подружился с Колей Муровым, хорошим парнем. С ним нам довелось впоследствии вместе воевать.

Неподалеку от казармы находился аэродром, и мы часто наблюдали учебные полеты. Пожалуй, это было нашим единственным развлечением.

В Оренбурге тогда стояли удивительно жаркие дни. Ровно и сильно дул сухой горячий ветер. Пепельно-сизый ковыль послушно клонится под ветром, и если долго смотреть вдаль, то казалось, что по выжженной степи одна за другой прокатываются однообразные седые волны. Но мертва степь, и нет в ней никакого движения. Разве прокатится порой сухой шар перекати-поля, да в знойном, обесцвеченном жарой небе величаво и сонно проплывет на немыслимой высоте еле видимый крестик степного стервятника.

Тихо, сонно, безжизненно.

Но вот раздаются резкие, оглушительно стреляющие выхлопы авиационного мотора. Это неподалеку, на аэродроме, начинаются тренировочные полеты. Мы все вскакиваем на ноги: сейчас полетит. Треск мотора все громче, скоро слышится лишь слитный ровный гул. А вот наконец и сам самолет. Маленькая машина проносится низко над нашими головами и взмывает в безоблачное небо.

Это боевой самолет, истребитель И-5.

Задрав головы, мы с восхищением следим за истребителем. Скоро начинает болеть шея, от напряжения ломит затылок. Но мы не отрываясь смотрим, как уходит в бескрайний воздушный простор маленькая стремительная птица.

Самолет летит над степью, незаметно набирая высоту. Гул становится тише, скоро далеко впереди, там, где серая ковыльная равнина сливается с бледным небом, можно различить лишь крохотную точку. Однако точка не исчезает совсем. Вот она увеличивается, становятся видны крылья – и снова ревет над нашими головами авиацион ный мотор. Только теперь самолет набрал необходимую высоту, вырвался в океан и легко, свободно плывет в небе.

Совсем запрокинувшись, мы неотрывно провожаем глазами самолет.