Джон Уэйн - Арнольд

Позднее, где-то в середине двадцатых годов, архидиакон города Сток-он-Трент пригласил Арнольда взять на себя заведывание Миссией [*центр евангелистической деятельности с помещением для церковной службы]. Официально это означало: проводить по воскресным вечерам службы с исполнением гимнов англиканской церкви, молитв, проповеди.

Поток прихожан не прекращался пока Арнольд находился на этом посту, но на исходе 7 лет даже его жизненные силы стали иссякать. Потому что руководить Миссией не означало только заполнять воскресное расписание. Эти грубые, невежественные, получавшие низкую зарплату прихожане, нуждались в духовном руководстве и, удивительно, но они приняли Арнольда в роли наставника. Я говорю «удивительно», потому что люди обычно отказываются признать какой-либо авторитет за человеком, который им давно известен. А в случае с Арнольдом они не просто были хорошо знакомы с ним. Он начал жизнь среди них — одного этого уже достаточно, чтобы вызвать реакцию «мы-знаем-его-с-тех-пор-когда.», а тут ещё известно было, как он эту жизнь начал! То место, где он родился — трущобы — находилось примерно в миле от Миссии. Этим людям довелось видеть Арнольда полуголодным, оборванным ребенком; его папашу, волочащим ноги из пивной, и нет сомнения, кое-кто присутствовал при том, как полицейский уводил отца за квартирные долги.

Арнольд появился среди них не только не обладая преимуществами незнакомца из неизвестной среды, который может стать объектом любопытных догадок; он даже не мог похвастаться тем, что происходит из уважаемой в городе семьи. Он начал с самых низов, с наиболее невыгодной позиции, и одной лишь силой личности, энергией, добротой, безграничной обязательностью, приобрел авторитет, авторитет, которым он пользовался, ни разу не уронив, до самых врат смерти. Когда люди в районе умирали — а в те дни это чаще всего происходило у себя дома, а не на больничной койке — посылали за Арнольдом. Все еще молодой, все еще костлявый и невзрачный, но уже известный, уважаемый, тот, кому доверяли, он сидел подолгу у постели умирающего, обмахивая горячечного больного газетой и произнося последние молитвы.

Арнольд никогда не оставлял кафедры проповедника. Слишком глубоко это засело у него в крови: сказать то, что он хотел сказать в контексте религиозного ритуала, посреди песнопений и бормотанья молитв, обращаясь к чему-то, занимающему центральное место в нем самом. С другой стороны, его проповеди обычно имели социальное содержание. Его послание всегда было по мысли просто: отвергни самого себя, поставь на первое место других, прости своих врагов и делай все, считаясь с обществом, в котором ты живешь. Постарев и приобретя авторитет, он распространил свою деятельность на область местной политики, стал членом местного совета и мировым судьей.

Во время Второй мировой войны (в любом случае после 1941 года) когда восхищение Советским Союзом достигло огромных размеров, Арнольд полностью это восхищение разделил. Он неустанно работал в местном отделении общества англо-советской дружбы, в конце концов, очутившись на трибуне массового митинга, проведенного в крупнейшем зале города где-то в сорок втором году. В сравнении с Арнольдом другие выступавшие — а они все были профессиональными политиками — казались беспомощными. Они обращались к собравшимся в добродушно покровительственном тоне или запинались, были снисходительны к себе или же выглядели безответственными подстрекателями; порой и то и другое поочередно. Арнольд говорил коротко, по делу, энергично. Выступление не прошло неоцененным. В течение последующих трех или четырех лет ему несколько раз предлагали выставить свою кандидатуру на выборы в Парламент. Предложение, которое, я прихожу к заключению, было серьезным, исходило от различных членов Парламента, готовых сделать все необходимые приготовления, чтобы дать ему ход; при местной поддержке Арнольд едва ли проиграл бы борьбу за место. Он взвешивал, колебался; и наконец решил мудро — лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.

Когда Арнольду предстояло приготовить важную речь, как ту, что привлекла внимание на митинге англосоветской дружбы, он имел привычку (кроме глухой зимней поры) подняться около пяти часов утра, отправиться на машине за город и там в тиши, на свежем воздухе обдумывать свою речь. Сток-он-Трент, даже после тридцати лет роста вширь, по-прежнему небольшой город; в те дни он был еще меньше, и крайне привлекательная сельская местность подступала к нему со всех сторон. Арнольд любил деревню. Он знал широкие вересковые пустоши к северу, тихие молочные фермы к западу и к югу; даже более скучная, совершенно ровная местность, тянущаяся к востоку, по направлению к Дерби и Ноттингему, обладала для него своим обаянием. Всю свою жизнь он был отличный ходок, чувствовавший себя как дома там, где деревья, трава и открытые взору виды.

Арнольд любил сельскую местность, любил людей и суету, любил пикировку в спорах и режиссерскую задачу по увлечению аудитории. Жизнь вызывала у него непрестанный интерес и душевный взлет, — что, конечно же не означает, что он находил ее обязательно приятной. Как у каждого, у него были свои страдания, свои огорчения, свои разочарования. Но, как любой подлинно живой человек, он умел держаться в стороне от пыльного коридора скуки. Если бы я стоял перед необходимостью выбрать для Арнольда одно подходящее слово, я думаю этим словом оказалось бы: отзывчивый.

Всегда восхитительно было наблюдать (а это первый попавшийся пример), как он реагировал на женщин. Поставьте его перед лицом женщины или группы женщин, которых он хоть в малейшей степени нашел привлекательными, и его лицо, его глаза, все его тело приобретали напряженную готовность. Я не знаю, был ли Арнольд в общепринятом смысле слова юбочником — эта проблема не слишком беспокоит меня — ясно одно, было бы нереально ожидать от человека, так настроенного на женскую волну, как он, чтобы он прошел сквозь долгую жизнь, не испытав на этом пути маленьких приключений. Но вот, что мне действительно интересно, поскольку я так часто дивился этому, каким образом магнетическое женское начало вызывало на поверхность эту удивительную энергию.

Летом 1975 года моя пьеса была поставлена в городе Сток-он-Трент театром Виктория. Арнольд, которому тогда было восемьдесят, пришел на премьеру; после спектакля следовал прием для исполнителей и друзей; и я никогда не забуду вид Арнольда на этой вечеринке, удерживающего перед собой полукруг молоденьких актрис, чья прелесть, казалось, стала еще более очевидной, благодаря его несомненному восхищению ими. Удовольствие, радость, веселье лучами исходили от его слабого хилого тела.