Анатолий Житнухин - Геннадий Зюганов

26 июня 1944 года здесь у них и родился сын Геннадий. Спустя несколько лет, когда удалось наладить хозяйство и скопить немного денег, купили дом у соседей — Сёминых. Дом был довольно старый и устроен таким образом, что под одной крышей располагались по сути дела два отдельных домика, соединенные общими сенями. Одна половина обветшала настолько, что была уже совсем непригодна для жилья, и в ней держали теленка. В жилой горнице стояла печь, которая разгораживала комнату на две части. На печке были сооружены огромные полати — любимое место сына с друзьями. Там у них был свой особый мир, там они спасались зимой от холода, читали, рассказывали друг другу невероятные истории, в которых не обходилось без колдунов и леших.

Первые воспоминания детства: везде следы войны. Вокруг села — остовы подбитых танков. Окрестные леса и овраги буквально нашпигованы смертоносным металлом, на каждом шагу — неразорвавшиеся артиллерийские снаряды, мины, гранаты. Повсюду на Орловщине их было столько, что многие поля не решались распахивать даже спустя двадцать и более лет после войны — земля долго таила в себе смертельную угрозу. Мымринские мальчишки собирали оружие и, укрывшись от посторонних глаз, сравнивали боевые достоинства своих находок. У каждого уважающего себя подростка — свой тайник. Мужик с оружием — солдат, воин, защитник. Генку Зюганова — хоть сейчас в строй: одет в настоящую гимнастерку (тетка, служившая на фронте медсестрой, подарила), подпоясан отцовским солдатским ремнем, причем ладно все сидит — в плечах мальчишка рано раздался.

К счастью, серьезные происшествия обошли местную ребятню стороной, хотя вокруг, то здесь, то там, война еще долго напоминала о себе несчастными случаями. Для кого-то такие забавы сегодня покажутся ужасными, но тогда они воспринимались вполне естественно. Нельзя, конечно, сказать, чтобы подобные увлечения поощрялись взрослыми, наоборот, если до родительских ушей доходили слухи о небезопасных занятиях своих чад, расплата следовала незамедлительно — в любых сенях вожжи всегда наготове. Но так уж устроено воспитание на селе: свобода ребенка практически не ограничивается, поскольку обычные запреты пользы не приносят. Здесь своя шкала проступков. Скажем, безобидное озорство нередко прощается, но вот если, заигравшись с друзьями, забудешь скотине корм дать или огород полить, разговор будет особый. Поэтому с ранних лет, совершенно без всяких нравоучений труд для ребенка становился мерилом личной ответственности перед семьей и окружающими, формировал у него естественное чувство дозволенного, необходимого в жизни самоограничения.

Кроме того, исподволь впитывались в сознание каждого вековые устои сельской жизни, нравственные нормы, выработанные общинными обычаями русской деревни. Редко кто преступал издавна сохранившиеся на селе неписаные своды законов и правил (то, что в науке называется обычным правом), которые удерживали от дурных поступков лучше любого уголовного кодекса. Тяжкий грех — покуситься на соседское добро, да такое и в голову никому не приходило. В большинстве русских деревень в пятидесятые, да еще и в шестидесятые годы наружные замки заменялись обыкновенными палочками. В Мымрине своя традиция: в качестве запоров использовались веники — издалека видно, что хозяев нет в доме.

В послевоенные годы на весь район насчитывалось всего семь участковых, а обстановка была несравнимо спокойнее. Сейчас же Знаменский ОВД вынужден держать десятки милиционеров, и те с преступностью не справляются. За восемнадцать лет, которые Геннадий Зюганов прожил в Мымрине, ни одного тяжкого преступления не случилось ни в его селе, ни по соседству. Самое «громкое» криминальное событие, о котором помнит, — растрата в сельском магазине, да и то, говорят, произошла она потому, что слишком много продавец в долг отпускал. Надо сказать, что и стражи порядка работали тогда не за страх, а за совесть. Местный участковый Рожнов сам всех окрестных жителей наперечет знал, и они к нему с большим почтением относились. Участковый — власть! Но только власть уважают тогда, когда она ведет себя достойно. А участкового попрекнуть было нечем — и совесть чистая, и голова светлая. Мог он любого буяна словом утихомирить, а главное, вовремя предупредить и внятно вразумить зарвавшегося мужика.

Впрочем, хоть власть на селе и уважали, но никогда перед ней не заискивали, тем более не раболепствовали. Вскоре после войны произошел такой показательный случай. Возглавлял тогда колхоз председатель, выбранный из своих, местных, — Поликанов. В ту нелегкую пору не все шло гладко, рук в хозяйстве не хватало: только из Мымрина и его окрестностей ушли на фронт более ста мужиков, а вернулось всего с десяток, да и те по большей части покалеченные. Бабье царство, сплошь одни вдовы. Лошадей не хватало — на коровах пахали. Всё на себе вынесли, смогли пережить и неурожайный 1947 год, когда всё пожгла страшная засуха, и последний кусок хлеба только для детей берегли… Как водится в таких случаях, решило районное и областное начальство «укрепить» руководство колхоза и на очередные выборы представило своего кандидата. Не лишним будет заметить, что среди приехавших на собрание был и представитель всесильного ведомства Берии. Однако колхозники дали им от ворот поворот, твердо выступили: дайте еще хотя бы год Поликанову поработать, не получится — изберем вашего. Крепкий был народ!

Истину эту Геннадий сначала скорее ощутил, чем понял: мальчишки о подобных материях не задумываются. Но вот врезалось в память, как к отцу ходили в гости бывшие фронтовики Егор Рукавков и Иван Фунтаков. На двоих — две ноги, оба вернулись с войны инвалидами. Обычно допоздна засиживались, и тогда младший Зюганов провожал их домой. Почему-то запомнился один такой вечер: на дворе ненастье, дождь, слякоть, они втроем пробираются в кромешной тьме, Геннадий ощущает на своих плечах тяжелые крепкие руки, и на душе как-то спокойно и уверенно…

Особняком в селе прожить трудно, а в первые послевоенные годы вряд ли вообще можно было выжить. Когда немного окрепли и потихоньку строиться начали, всем миром друг другу срубы ставить помогали. Геннадий — заводила, из мальчишек бригаду сколотил, которая крыла дома односельчан щепой. Единственное вознаграждение — угощение после работы. Когда немного подрос и возмужал, стал вместе со взрослыми ездить на трелевку леса. Бревна для строительства заготавливали, как правило, зимой, когда в дереве меньше влаги. Первый раз, когда по пояс в снегу поворочал сваленные деревья, быстро выдохся. Присел, от напряжения даже руки трясутся. Посмотрели на него мужики — бледный как мел. «Нет, парень, так не пойдет» — и почти силой заставили съесть большой кусок сала. До этого, хоть и в деревне рос, даже на дух его не переносил. Через полчаса усталости как не бывало. С тех пор полагает, что если в доме сала нет, считай, что и есть нечего. Знает толк и в его приготовлении.