Сергей Полотовский - Пелевин и поколение пустоты

В одной из первых повестей Пелевина «Принц Госплана» (1991) жизнь – игра, а именно Prince of Persia, переходящая в F16 Combat Pilot, M1 Tank Platoon и Starglider. Передвижения курьера по городу определяются переходами на разные уровни. Но наличие игры подразумевает существование правил и их составителя. Впрочем, пока пелевинский герой не задается такими вопросами, упорно штурмуя геймерские высоты.

Вопросы возникают в повести «Желтая стрела» (1993), где жизнь уподоблена поезду. С вагонами СВ и купе, плацкартами и сидячими. Поезд мчится к пропасти, но не все пассажиры об этом знают. Не все даже понимают, что поезд едет, а они – пассажиры. И у героя, и у читателя возникает вопрос, кто же запустил этот состав, где была начальная станция, где конечный пункт назначения. По какой территории, наконец, движется бесконечный или все-таки конечный экспресс.

Этот же вопрос – кто стоит за всем? – мучает героя одной из самых громких вещей Пелевина. В «Generation “П”» (1999) продавшийся миру рекламы экс-интеллигент Вавилен Татарский, наевшись марок, вступает в общение с духом Че Гевары и вавилонской богиней Иштар, но главный разговор по существу у него случается при столкновении с миром симулякров, в котором оказывается, что любой политик вплоть до президента – всего лишь набор пикселей от «Силикон Графикс».

Татарский спрашивает у своего «экскурсовода» Морковина, как же определяются цели и задачи тех, кто составляет эти пиксели, откуда разнарядка? Возникает подозрение, что это большой бизнес. Но в ходе диалога выясняется, что нет: олигархов тоже «рисуют» копирайтеры, только этажом выше, а руководствуются они исключительно соображениями «железной необходимости». До Татарского доходит не сразу:

«– …То есть как, подожди… Выходит, что те определяют этих, а эти… Эти определяют тех. Но как же тогда… Подожди… А на что тогда все опирается?

Не договорив, он взвыл от боли – Морковин изо всех сил ущипнул его за кисть руки – так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.

– А вот про это, – сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в глаза Татарскому почерневшим взглядом, – ты не думай никогда. Никогда вообще, понял?»

Новых своих ответов у самого писателя нет, но существующие его явно не устраивают. Пелевину не чужд пафос богоборчества. На страницах нескольких ключевых книг он выказывает себя антиклерикалом почище Вольтера.

Первая крупная форма Пелевина – «Омон Ра» (1992), уже в названии которого присутствует имя египетского бога Солнца, – работает с советским мифом о покорении космоса, который в пелевинском прочтении оборачивается грандиозным надувательством. Налицо идея ниспровержения титанов (возможно, чуть запоздавшего ввиду уже случившегося ко времени публикации распада страны).

В романе «Числа» (2003) читатель с самого начала окунается в примитивное религиозное сознание героя, придумавшего себе собственный нумерологический культ. Впоследствии в пользу полюбившегося числа 34 Степа отвергает традиционного Бога:

«После юношеского чтения Библии у него сложился образ мстительного и жестокого самодура, которому милее всего запах горелого мяса… К официальной церкви Степа относился не лучше, полагая, что единственный способ, которым она приближает человека ко Всевышнему, – это торговля сигаретами».

В «Empire “V”» (2006) читаем: «Сделать фундаментом национального мировоззрения набор текстов, писаных непонятно кем, непонятно где и непонятно когда, – это все равно что установить на стратегический компьютер пиратскую версию “Виндоуз-95” на турецком языке – без возможности апгрейда, с дырами в защите, червями и вирусами, да еще с перекоцанной неизвестным умельцем динамической библиотекой *.dll, из-за чего система виснет каждые две минуты».

Ключевая вещь в этой теме – «t» (2009), история про коллектив авторов, орудующих в голове главного русского писателя, в свое время отлученного от церкви. Что это, как не рассказ о высшей власти? Что, как не спор о яйце и курице, то есть о свободной воле и промысле?

Главный – а в нашем деле любые выкладки грешат приблизительностью, так что удобнее просто договориться, кто главный, – русский писатель начала XXI века пишет про силу (силы, Силу), управляющую главным русским писателем в принципе.

«– Я понял вашу мысль, – говорит t. – Но вот вопрос. Кто создает богов, создающих нас? Другими словами, есть ли над ними высший бог, чьей воле они подвластны?»

Насколько свободен писатель, и что же над ним?

А над ним – другой писатель. Пусть даже его зовут Г. Овнюк.

Мысль, прямо скажем, не нова. Но явно увлекает писателя. В «Священной книге оборотня», выпущенной за пять лет до «t», главная героиня лиса А Хули делится с читателем соображениями об устройстве бытия:

«…существовать – значит восприниматься, и все предметы существуют только в восприятии. Достаточно спокойно подумать на эту тему три минуты, чтобы понять – все другие взгляды на этот вопрос сродни культу Озириса или вере в бога Митру».

Сначала он задавался вопросами. Затем по итогам полученных ответов боролся с ложными богами. Потом нашел своего бога – творческую, так сказать, энергию. Первопричину, божественный импульс, силу, которая водит рукой. Вполне себе профессиональный культ.

Если всю жизнь писать о чем-то, нетрудно проникнуться к своей центральной теме стокгольмским и каким угодно синдромом. В конце концов Пелевин договорился до главного: главный – он сам. Писатель.

Скажете, это логически шаткое построение? Не более, чем любая религия.

В России XIX века литература выполняла также функции журналистики и философии. Внутрилитературная борьба заменяла гражданам парламентские прения.

Литературная вражда, словесные дуэли, памфлеты, пасквили и пародии – все это запросто можно встретить и в англосаксонском мире, да и в других наверняка тоже. Но нигде писательская драка не освящена такой традицией, как в России.

Пелевин в принципе едкий и желчный писатель, даром что буддист. Долгое время от него как следует доставалось властям, что вообще привычно для русского человека, а также литературным критикам, что характерно вообще для любого писателя. В «t» мы видим синтез.

Пелевин замахнулся на литературную власть, то есть самих писателей. И пошел крушить коллег по цеху.

«t» – авантюрная история про удивительные приключения графа Т. – писателя, бонвивана, кудрявого галанта и мастера боевых искусств, – происходящая в церебральной реальности, создаваемой коллективом циничных авторов. Как уже было у Пелевина в «Чапаеве» и «Шлеме ужаса», герой блуждает по лабиринту своих мыслей, на этот раз навеянных русской литературой второй половины XIX века. (Отдельная находка – высасывающий души постапокалиптический Достоевский.)

Если вообще, послушавшись совета Ахматовой, мерить книги по величию замысла, то роман «t» должен оказаться где-то в одной группе с «Божественной комедией» и «Улиссом», сильно опередив литературные опыты Умберто Эко. Залезть в голову графа Толстого и навязывать оттуда свою игру коллегам, критикам и читателям – каково?!

Общий план пародирует критически популярного в России предшествовавших «t» лет Бориса Акунина, который также выведен ведущим участником авторского коллектива по имени Григорий Овнюк. Если в псевдониме писателя Григория Чхартишвили прочитать первую букву имени и фамилию вместе, получится Бакунин, известный русский анархист. Г. Овнюк, отвечающий в романе за боевые сцены, сконструирован по такому же немудрящему принципу, заодно и отсылая к настоящему имени писателя-прототипа.

«t» – не первый, но самый обширный пелевинский выпад в сторону Акунина. «Не имею ничего против детективов, но терпеть не могу, когда детективщики начинают объяснять, как нам обустроить Россию», – заявляет один из клиентов А Хули («Священная книга оборотня», 2004).

Витя по своей сути в жизни ребенок еще, он реализует свои детские комплексы. Все эти пистолеты, видеоигры… В душе он очень тонкий и нежный.

И это была не более чем элегантная шпилька по сравнению с масштабом бедствия в «t». Здесь вся махина романа – одна сплошная реконтра акунинскому циклу про русского Холмса. Ах, ты стилизуешь? Выращиваешь в парнике XIX век? Клонируешь бульварную литературу тех лет пополам со школьной классикой? Так на, получи. Больше, ярче и под кислотой с грибами.

Причина наезда? Возможно, мы имеем дело с обыкновенной писательской завистью. Акунин создал свой непротиворечивый литературный мир и потеснил Пелевина на литературных верхах. Акунину удалось усидеть на двух стульях, одной рукой производя востребованный населением продукт, другой – жонглируя смыслами для избранных и сохраняя профессорское обаяние умника-интеллектуала, япониста, переводчика, литературоведа.

Также в романе фигурирует Митенька Бершадский, писатель, отвечающий за эротику, ненавистный Пелевину гламур и непротивление злу насилием. Это прозрачная контаминация сразу двух людей: Дмитрия Ольшанского и Леонида Бершидского.