Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

– Вот что, Шелегеда, – сказал я ему, – сейчас мы сдадим дежурства. Да отведи ты этих прохвостов к командиру первого батальона. Пусть он им пропишет порцию по первое число. Знаешь сам, что у полковника Херхеулидзе руки в железных рукавицах.

– Слушаю, – ответил Шелегеда и исчез в тумане.

Выйдя со двора флигеля, я решил пойти в парк к батальону. Хотя до него было не больше двухсот шагов, но туман и на этом коротком расстоянии сбил меня с пути. Сначала я уткнулся в дощатый забор знакомого палисадника, затем в земляную выемку у гимнастического зала при офицерском составе. Был восьмой час, а туман все не сходил. Он вызывал у человека странное неприятное чувство одиночества, и только скрип шагов по снегу и окрики выводили из этого состояния. Наконец я по знакомому фонарному столбу сориентировался и взял правильное направление в парк, поднимаясь по протоптанной в снегу тропе в гору.

В воздухе неожиданно посветлело. Почувствовалось дуновение ветра. Показались неясные очертания ближайших деревьев, затем домов. Туман с молниеносной быстротой куда-то исчезал, садясь густым инеем на деревья, на постройки и на нашу одежду. Всесильное солнце победило. Вместо серой мглы появилось темно-голубое небо, а затем при ярких ослепительных лучах солнца я увидел столь хорошо знакомые мне горы. Впереди на восток, блистая своими ледяными боками, стоял гордый Зиярет. Вправо, спускаясь лесистыми горбами к Али-Софийской долине, шли отроги Сурп-Хача. Только Турнагель пока еще был неясен. Быстро несущиеся по нему облака как будто еще цеплялись за его густой лес. Это было красивое зрелище, прекрасное сочетание яркого солнца, голубого неба, темно-зеленых лесов и белоснежных гор. Надо человеку родиться в горах, жить среди них, и тогда лишь можно понять их обаяние и красоту.

Низкий орудийный выстрел и звон лопающихся оконных стекол вывел меня из чувства созерцания природы. Вслед за первым выстрелом послышался другой. Это заработал взвод артиллерии у Кубинского лагеря. Так начался день 15 декабря в Сарыкамыше. Как бы боясь отстать от своих соседей, заговорили пушки на батарейной горе, а затем и еще где-то. Противник не заставил себя ожидать с ответом. Над батарейной горой появился один дымок, потом там же другой, третий над церковью. Артиллерийский бой разгорался. Я поднялся к батальону, сдал дежурство и с несколькими офицерами отправился для наблюдений к Кубинскому лагерю. Выйдя на открытое место, мы дальше стали пробираться с осторожностью, так как противник, заметив нас, открыл огонь. Засев за один палаточный валек, я в бинокль начал осматривать поле боя. Я ясно увидел на гребнях Вороньего и Орлиного гнезд наших стрелков.

Внизу у подошвы этих гор стояло несколько рот – очевидно, в качестве участковых резервов. Ближайшие цепи противника вели перестрелку, но главные его силы пока были скрыты в лесу. Снаряды нашей артиллерии ложились главным образом у северной части Верхнего Сарыкамыша и по опушке леса. Был уже десятый час, а противник наступления не предпринимал, ограничиваясь пока артиллерийской борьбой. Возможно, что он по каким-либо соображениям решил отложить свою атаку на более поздний час. Оставив наблюдателей, мы вернулись в парк. В одной из аллей на скамеечке сидел полковник Херхеулидзе. Около него стояло несколько офицеров, связь от рот и арестованные мной ночью за грабеж офицерской лавочки. Последние стояли с виновато покорными лицами.

– Собственно говоря, – услышал я слова полковника, – вас, скотов, я должен был бы на месте расстрелять или же повесить на этих соснах, только ради вашей прошлой доблестной службы я вам разрешаю пойти в бой. Помните, что я вам вашего безобразия не прощу до тех пор, пока не увижу, что вы храбростью своей и честной службой не искупите свой грех. Выбирайте одно, или с крестом или под крестом, в противном случае у меня к вам не будет никакой пощады. Поняли вы меня?

– Так точно, ваше сиятельство, постараемся, – ответили арестованные.

– Да, вы сегодня ночью постарались, и это мне хорошо известно, а как вы дальше постараетесь, то это мы увидим. Пошли вон в роту! – крикнул на них полковник.

По всей вероятности, заметив наше присутствие, противник открыл по парку огонь. Заиграла старая хорошо знакомая музыка, но ощущение ее в лесу было совершенно иное. От сотрясения воздуха густой иней и снег с деревьев начали падать и обсыпать нас. Шрапнельные пули, стаканы, трубки ломали ветки, производя шум и треск, похожий иногда на шум лесной бури. Высокая сосна вблизи нас ахнула, как будто от боли, и закачалась. Шрапнельный стакан впился ей в ствол на половину длины. Сильный треск с правой стороны заставил нас обернуться. Граната, пробив раковину для музыкантов, прошла насквозь толстый дощатый пол и, разорвавшись под ним, разворотила его почти до основания. Один снаряд с шипением и свистом проскользнул мимо нас по снегу и клюнул у ближайшего бугорка, протрассировав бороздой аллею. Продержав нас под огнем около часу, противник перенес его по направлению села.

– Наделали шум, гам-тарарам, а толку от этого им никакого, – сказал врач Пятницкий, подойдя к нам. – Из всего батальона всего один легко раненный, оставшийся в строю.

Около часа дня к командиру батальона подъехал ординарец из штаба полка и вручил ему пакет.

Полковник Херхеулидзе, вскрыв пакет, расписался на конверте и, надев пенсне, стал читать.

– Так, так, господа, – заговорил полковник, отрываясь от листа. – К нам подошли сейчас пластуны из Каракурта, а к вечеру ожидается Дербентский полк.

Затем он опять углубился в чтение и, закончив его, раздражительно скомкал бумагу, вложил ее в карман и обратился к нам:

– Господа, сейчас нам надлежит следовать в Верхний Сарыкамыш и войти там в подчинение саперному полковнику Нагорскому. Откровенно говоря, мне эти подчинения уже в печенку впились. Вот уже третий батальон идет туда, и все в подчинение. Сегодня в подчинение саперному полковнику, завтра обозному капитану, да что же это, наконец, командует он полком (намекая на командующего полком) или раздает нас кому ни попало в подчинение. Через час он с таким же удовольствием отдаст последний батальон, лишь бы самому не командовать. Таким господам я бы порекомендовал лучше оставаться в Тифлисе и рассказывать кому угодно японские и персидские сказки, а не лезть командовать полками. Господа, я, кажется, очень разговорился, но в таких случаях я не могу оставаться равнодушным и молча глотать пилюли огорчения. Через четверть часа мы выступаем и поднимемся влево к Бакинскому лагерю. В лесу же развернемся в боевой порядок, а после, спустившись в котловину и перейдя речку, подойдем к железнодорожной насыпи.