Сукнев Михаил - Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата 1941-1945

Приказ: мне сформировать 1-ю пулеметную роту батальона, выбрав по ротам лучших бойцов и командиров взводов. Основой роты стал первый полученный пулемет «Максим» — копия образцов времен Первой мировой войны, только с гофрированным кожухом. «Что ж, буду и я Чапаевым!» — подумалось. Только тачанку нельзя пускать, а жаль!

С приказом в кармане, точнее, в планшете, где ползком, где перебежками, по окопам, ходам сообщений или по открытым местам бегом во всю прыть, с комиссаром — младшим политруком Яшей Старосельским, мы шастали от одного снесенного артогнем села к другому, от Муравьев в Кирилловку, Пахотную Горку, Слутку. Пять километров по фронту было дано одному неполному 1-му батальону полка! Правда, усиленному артиллерией, от которой сидели с пехотой на НП наблюдатели — корректировщики огня на «пожарный случай», поскольку снарядов было в обрез!

Обратно в манеж мы со Старосельским вернулись с тридцатью бойцами и несколькими сержантами, знакомыми по службе в армии с этим пулемётом. Тут мы узнали об ужасной смерти нашего комбата — краснознаменца с Финской кампании, танкиста капитана Гаврилова. В помещении, где оннаходился, было нижнее окно полукругом, от земли снаружи сантиметров на двадцать, сделанное, видимо, для вентиляции этого глухого крепостного каземата. Я сразу заметил, что два таких окна-бойницы были загорожены лишь дощечками и каким-то хламом — «от мороза». Подумал: врежет снаряд у такого «вентилятора», и тогда!.. Так оно и произошло.

Той ночью Гаврилов при свете коптилки за столом писал домой письмо. Его первый заместитель Слесарев, уставший после боевых дней за Волховом, спал на топчане у передней стены.

Снаряд с тяжелым гулом взорвался у окна. Один из осколков, отрикошетив дважды от железобетонного потолка, попал в голову комбата. Половина головы со лбом отвалились, кровь хлестанула по всему этому бункеру, обрызгав стены, потолок… и Слесарева, который вскочил, с ужасом глядя на лежащего грудью на столе Гаврилова…

Надо было мне, когда я побывал здесь, получая приказ о пулеметной роте, сказать, чтобы заложили мешками с песком эти амбразуры, ибо снаряды то и дело рвались за стенами манежа.

Фрицы старались вовсю, чтобы развалить и манеж, и городок Муравьи, но из десятка снарядов разрывались только один-два, остальные раскалывались, и мы обнаруживали в них жженую глину. Видно, рабочий класс Европы воевал с фашизмом в этой отрасли…

У нас в роте уже четыре пулемёта, и на каждый по семь пулемётчиков, которых надо было учить на ходу. Двое командиров взводов: доброволец из учителей, лейтенант Сергей Исаев и лейтенант Егор Градобоев, только что из военно-пехотного училища.

Манеж выходил фасадом-громадой на берег Волхова. Там же высилась водонасосная башня — кирпичная, одетая в толстый бетон. Эта башня стала нашим дотом, куда я поставил один пулемет. Туда можно было добираться только подземным бетонным водоводом — на животе по льду. Поверху днем били снайперы, ночью — сплошной пулеметный огонь вперемежку со взрывами мин. Снег здесь сметало ветрами будто в трубе, вырыть ход сообщения в ледяной тверди было невозможно. Установили пулеметы в Пахотной Горке, в Кирилловке, что рядом с Муравьями, и два на втором этаже манежа.

Двести пятьдесят метров фасада, полуразрушенного снарядами, противник обстреливал ожесточенно всеми видами оружия, стараясь все испепелить, и особенно водонапорную башню, где находился НП батальона и полка. Установив пулеметы в окнах второго этажа, обложенных мешками с песком, в бинокль я днями наблюдал за той стороной Волхова, смотрел на местечко Уголки, где было домов двадцать, расположенных огородами вдоль низкого берега. Мне были видны амбразуры дзотов, огневых точек. Как-то вижу: два фрица у крайнего справа дома в сенях без передней стены пилят дрова. Силуэты немцев — будто игрушечные «два кузнеца», что напомнило детство. И напомнило девушку, которую в Лелявине фрицы выбросили из окна ее дома и сожгли живьем. Она лежала на снегу обгоревшая, что врезалось в мою память на всю жизнь.

— Ну, максимка, не подведи! — сказал я и дал контрольный выстрел чуть левее сеней и цели. По горизонту — точно. Расстояние — под шестьсот метров, но вижу цель отлично. Даю очередь. Оба фрица замертво рухнули. По селу, по улице, по ходам сообщений забегали фрицы, будто тараканы, ошпаренные кипятком. Побежали и к этому дому на окраине. Пришлось еще уложить несколько фрицев. С верхнего, третьего этажа, еще уцелевшего, это засекли артиллеристы нашего полка. Дня через три в дивизионной газете появилась заметка, что такого-то числа «лейтенант Сукнев М. из пулемёта уничтожил двух фашистов, ранил несколько, чем открыл первым в дивизии СНАЙПЕРСКИЙ СЧЕТ».

Тогда же я придумал еще один «творческий трюк». Пока фрицы бегали по селу, я пристрелял несколько амбразур трассами так, что позади такой точки по траншеям разлетались пули. На самой левой и «вредной» точке, обстреливающей пространство между манежем и водонасосной башней, я, пристреляв (прострелив) ее, зафиксировал свой пулемет.

Ночью, когда заработал пулемет фрица с той амбразуры, я тотчас погасил эту смертную трассу. До утра и на другую ночь амбразура врага молчала. На другую ночь я погасил следующую. Потом еще несколько ночей я подавлял очередями эти огневые точки.

Потом мы обнаружили такую немецкую хитрость: будучи в разведке за «языком» в Заполье, увидели в траншее противника, что пулеметчика в дзоте нет, но пулемет стреляет. Оказалось — спасаясь от стужи, от страха фрицы, привязав за спусковой рычаг пулемета веревку или провод, укрываясь в глубине землянок или блиндажей, дёргали за рычаг, ведя таким образом стрельбу «по воробьям». Но пулемет у них особенный. Дойдет сектор обстрела до крайней точки справа или слева и снова двигается автоматически по горизонту…

Своему методу засечек амбразур я научил пулеметчиков роты. Будучи впоследствии в других полках, командуя батальонами, я такого метода нигде не встречал и тоже учил ему пулемётчиков.

Образовалась линия обороны Заволховского плацдарма стратегического значения. От села Лелявино до Дымно — 25 километров по реке Волхов, а в глубину, по центру на Мясной Бор, — 6 километров. Линия обороны была очерчена как бы боевым выгнутым луком, концы которого противник пытался смести огнем с лица земли, не решаясь идти в контратаки из-за страшных зимних потерь. К тому же у него в тылу в окружении оставалась 2-я Ударная армия, которая вела бои до начала июня 1942-го! Там, в котлах, героически сражались наши, а кто-то сдавался в плен. Об этом мы тогда не знали, защищая фланги своего плацдарма ценой большой крови! Части нашей 52-й, 4-й и 59-й армий, оставив сильные заграждения на левобережье Волхова, отошли на новое формирование, обрекая на гибель 2-ю Ударную…