Булгаков и Лаппа - Бояджиева Людмила Григорьевна

— Понимаешь… у меня много иных увлечений и занятий. — Гимназист устремил на нее взгляд опытного ловеласа. — Так выбирайте ресторацию, мадемуазель. Замечу, в жаркую погоду трапеза проходит веселее поближе к воде. В Киеве три постоянных летних увеселительных сада: Шато-де-Флер, Сад минеральных вод — вдоль Владимирского спуска, и «Эрмитаж», но это на Трухановом острове, туда надо плыть. Кроме того, есть Царский и Купеческий парки. Везде имеются ресторации с водяными эффектами.

— С эффектами?! — Глаза Таси округлились. — Может… может, пойдем в Купеческий… Там, наверно, не так дорого? В смысле эффектов. — Дома Тасю приучали к экономии, а слово «эффект» намекал на что-то уж совсем дорогостоящее.

— Деньги для меня не имеют значения. — Михаил сделал пренебрежительный жест лихого прожигателя жизни. — Но ресторация в Купеческом — удачный выбор! Выбор знатока!

В аллеях парка зажглись цветные фонарики, на подмостках, светящихся среди деревьев, гремели оркестры, манящие запахи закусочных и ресторанов смешивались с ароматами ночных цветов. Нарядные пары прогуливались по аллеям, стремясь к центральной площадке, где за клумбой с алыми бегониями и душистым табаком мелькали огни открытой сцены.

— Здесь выступают лучшие мастера мира, представители всех видов кафешантанного искусства, каскадные певцы, куплетисты обоего пола, рассказчики, комики, мимики и прочие, как пишет афиша, «не лишенные своеобразного дарования персонажи, особенно среди дамского персонала». Но бывает и серьезное. Очень часто дают симфонические концерты.

Тася пошла к эстраде, радуясь хотя бы тому что сегодня, судя по развеселым куплетам, доносящимся со сцены, симфонический концерт не намечался.

— Увы, нам в другую сторону. Пожалуйте-с! — Поддержав Тасю под локоток, Миша свернул на боковую аллею, и скоро перед ними открылся пруд, окруженный темными кущами.

Мостки из круглых бревен соединяли берег с плавающим на воде плотиком. «Цыганский табор» — полукругом перекинулось над входом разрисованное аляпистыми розанами полотнище. Седой цыган обнажил в улыбке золотые зубы и поклонился:

— Пожалуйте, господа!

Несколько простых столов, покрытых пестрыми платками, да полыхающий дымный мангал под навесом составляли обстановку «табора».

— Лучшая кухня в Киеве, — Миша предложил Тасе стул за столиком у самой воды.

— Смотри, лебеди! — Совсем рядом с барьером плавали три грациозные белые птицы.

— Малышки хотят кушать. Они узнали меня. — Миша кивнул птицам: — Пятнадцать минут ожидания, господа водоплавающие, и вы получите свою добычу!

— Чего ж заставлять такую расчудесную пару ждать? Сделаем на всем жару! — Молодая цыганка с низками звенящих монист поставила на стол плетенку с темным хлебом. — Как прикажете, понежней сделать или с нагаром?

— Даме нежней. А мне поджаристей и соус ваш злобный, зубодробительный непременно! — Миша снял фуражку и всем своим видом показывал, что форма гимназиста — давно пройденный для него этап.

Тася огляделась: четыре столика занимали смачно пирующие компании, мещане или купцы. Дамы слишком громко хохотали и кутали в кружевные мантильки обнаженные плечи так, что можно было сразу же определить сорт этих особ. Миша заметил Тасино смущение, наклонился к ее щеке и жарко зашептал:

— Сюда приходят самые разные люди — знаменитости, большие чиновники и даже иностранцы, но все — инкогнито. Вон видишь двух господ в визитках? Засели в тени в самом углу, а цыганочка наша вокруг них — так подолом и вертит. Персоны! Городская дума.

— Мне… Мне тоже тут нравится… — неуверенно обронила Тася. Место казалось ей подозрительным и вовсе не для солидных людей. Во всяком случае родители ее сюда и близко бы не подпустили.

— Слушай. Сейчас ты поймешь, в чем дело. — Миша придвинул поближе свой стул, задел Тасино колено: — Пардон-с! Так вот что за история. Несколько лет назад здесь обосновался дикий цыганский табор. Жарили на углях свежую конину ворованных в селах лошадей и подавали с сумасшедшим, жгучим соусом. Зачастили сюда всякие подозрительные людишки. Разумеется, полиция не могла смириться с таким положением. Но самая юная и самая прекрасная дочь табора по имени Аза свела своими танцами с ума губернатора Фундуктеевского, а городской голова получил петицию в защиту цыганской кухни от обжор города, и ресторан не истребили.

— А разве гимназистам разрешают сюда ходить? — удивилась Тася.

— А разве ты в своей гимназии делаешь только то, что разрешают?

— Ой! — Тася зажмурилась от волнующих воспоминаний. — Сколько скандалов пережила! Прогуляю занятия — и на каток! Жутко каток люблю! Потом мать за волосы таскает.

— Прямо-таки за волосы? — не поверил Михаил. — Откуда у интеллигентной женщины такие манеры!

— Мама учительница, только когда детей много в семье появилось, она нервная стала. У меня сестра Соня и четыре брата. Все такие горластые. На нервах ей играем. — Тася с удовольствием откусила сочный кусок зажаренного на углях мяса. — Вкусно!

— А у меня четыре сестры и два брата. Лёльке — самой младшей — семь лет. И мы все дружим. У нас весело, как в цирке! А чтобы за волосы — ни-ни! — Михаил бросил неподатливую жилку державшемуся рядом с парапетом лебедю. Тот ловко поймал и заглотил подачку.

Молодой цыган, маленький, кудлатый, с серьгой и, как полагается, в сатиновой кумачовой рубахе, прихрамывая, вышел в центр «зала», раскланялся, присел на табурет, поднял гитару. Струны запели под быстрыми смуглыми пальцами. Раздались одобрительные хлопки и выкрики: «Очи черные»! «Живет моя отрада»! Кудрявый запел высоким, ноющим голосом. Но что-то в этом подвывании проникало в тот уголок души, где таились тоска, и удаль, и бесшабашное отчаяние.

Шашлыки с самым жгучим соусом подняли настроение. А красное легкое вино в глиняном кувшине оказалось веселящим. Тася смеялась, бросала куски хлеба лебедям, и те на лету ловили добычу, отправляя ее по своим длинным шеям.

Михаил слушал пение цыгана, загадочно помалкивал и вдруг сжал Тасину руку:

— Татьяна Николаевна, я должен вам признаться: эта жалкая харчевня — место моих тайных заработков. Я привожу сюда своих друзей, мы пируем, а расплачиваюсь я своим редким мастерством.

Тася подняла на него недоверчивые, испуганные глаза. Она совсем забыла, что перед ней семнадцатилетний гимназист, а не прожженный авантюрист, и нечто опасное померещилось ей в его потемневших глазах. Неужто воришка?

— Ничего не бойся. Сиди, мое сокровище. Ми-хайло будет петь для тебя. — Он решительно встал, подошел к цыгану и что-то шепнул ему.

Кудрявый красиво перебрал струны. Лицо Тасиного спутника сделалось взрослым и вдохновенным. Негромким, но верным и приятным голосом он запел: «Гори, гори, моя звезда…» Пел, не отрывая отчаянно нежных, ставших совершенно цыганскими глаз от Таси. Сидящие за столиками слушали романс, поглядывали на зардевшуюся девушку. Бурные аплодисменты посыпались на завершившего выступление самозванца. Михаил вернулся к остолбеневшей Тасе. Она смотрела в одну точку на столе, словно колеблясь между слезами и смехом.

Гитарист, держа картуз, обошел столики, высыпал перед Михаилом добычу:

— Ваш навар, господин хороший!

Сверкнув непролившимися слезами, Тася вскочила:

— Я ухожу!

— Постой! — Михаил вытащил из нагрудного кармана деньги за ужин, положил на стол рядом с «наваром» и кинулся вслед за ней.

Щеки Таси горели, она торопливо шагала по аллее, шмыгая носом. Если б можно было провалиться сквозь землю прямо сейчас же, под его ногами, она бы с радостью сделала это!

Михаил забежал вперед и, раскинув руки, встал перед ней:

— Постой же, Тася! Прости меня! Пожалуйста!

— Вы хотели меня смутить? Смутили! — Она не глядя отстранила его, смахнула слезу.

— Простите же меня! Настроение дурацкое. Я просто сбрендил! Натуральный псих с четырех часов дня. Ударьте, ударьте меня — заслужил!

Обойдя его, она быстро шла куда глаза глядят, пылая обидой и возмущением. Оказалась на площадке, окруженной каменной балюстрадой. Фонарь освещал лавку под старой липой, белые балясины перил, а за ними дышала речной прохладой бездонная тьма. Тася подошла к парапету, глянула вниз и отпрянула — далеко внизу, играя лунным серебром, нес могучие воды Днепр. Слезы хлынули потоком. Михаил подошел и накрыл ее плечи своим форменным кителем. Она сбросила его.