Геннадий Прашкевич - Брэдбери

В школьные годы Рей некоторое время посещал поэтический кружок, в котором занимались в основном девушки и какие-то (по его словам) существа «неопределенного пола». Они говорили иначе, чем другие люди. Иногда они казались странными. Но все, как один, виделись Рею столь талантливыми и блистательными, что он просто боялся при них рот раскрыть. На фоне чужих чудесных, как ему казалось, стихов и рассказов все попытки Рея самому сочинить что-то выглядели жалкими.

Он уже читал Эдгара По!

Он уже читал Льюиса Кэрролла.

Конечно, это можно прочесть.

Но как это написать?

Рей страдал. Тогда ему в голову не приходило, что прелесть поэзии, прелесть, скажем так, притягательного сочинительства заключается вовсе не в театральной декламации, не в силе и даже не в красоте голоса, а в страсти, которая одна только и движет искусством.

— Значит, страсть — это те ворота, через которые дар попадает в мир и начинает нами ощущаться?

— Да. Страсть и одержимость! Всегда нужно быть одержимым жизнью. Каждый день, каждый час. Мало знать, что ты любишь. Нужно быть тем, что ты любишь. Только страсть взрывает тебя.7

Когда в 1929 году на страницах городской газеты «Уокиганские новости» («Waukegan News») начал печататься фантастический комикс «Бак Роджерс в XXV веке», новая страсть захлестнула Рея. Прежде неведомый ему храбрец — такой прекрасный и мужественный Бак Роджерс — путешествовал в межпланетном пространстве, попадал на далекие астероиды, высаживался на таинственные планеты Венеру и Меркурий, даже на огромный Юпитер.

Бак Роджерс заразил Рея Брэдбери непреходящей любовью к комиксам, о чем он без всякого стеснения рассказал в 2005 году на Книжном фестивале в Лос-Анджелесе (Los Angeles Times Festival of Books).

«Есть одна важная вещь, я к ней постоянно возвращаюсь.

Когда мне было девять лет, миру явился замечательный Бак Роджерс.

Я начал собирать все комиксы про этого чудесного Бака. Абсолютно все.

Я учился тогда в пятом классе, и дети надо мной смеялись. Они вечно говорили: “Все это выдумки, Рей. Все это просто придумано. Брось ты эту чепуху. У этих историй нет никакого будущего”. Они издевались надо мной: “Ты же не дурак, Рей, ты должен понимать, что мы никогда не полетим на Луну, мы никогда не полетим на Марс. Ничего такого не будет!”

Дни, проведенные в пятом классе, кажутся мне сейчас самыми худшими.

Меня дразнили, я рвал свои комиксы. Я по-настоящему плакал и очень страдал.

Но однажды меня осенило. Я спросил себя: “А чего ты, собственно, плачешь? Разве кто-нибудь умер?” И ответил себе: “Нет, никто не умер, все у меня хорошо. И зря они все говорят, что никакого будущего не будет”. И назло тем, кто надо мной смеялся, я снова стал собирать комиксы. Правда, в своих страданиях я пропустил целых три недели и теперь никак не мог найти пропущенные мною выпуски, посвященные Роджерсу. Можно было, конечно, купить старые газеты, но на это денег не было, и все последующие шесть лет я люто ненавидел себя за то, что поддался дразнилкам и не смог собрать всю серию о прекрасном Баке Роджерсе.

А однажды, примерно в пятнадцать лет, я зашел к одному своему другу.

Он был на четыре года старше меня. Мы с ним много говорили о фотографии, — ему нравилась фотография. Мы с ним много говорили о поездах, — ему нравились поезда. Мы с ним говорили о Древнем Египте, — ему нравился Древний Египет, Тутанхамон и все такое прочее. В девять часов вечера я, наконец, собрался уходить.

Я подошел к двери и сказал:

“Спокойной ночи”.

А мой друг спросил:

“Почему ты так смотришь?”

“Наверное, потому, что сегодня удивительный вечер, — ответил я. — Просто не могу поверить, что все то, что мне нравится, нравится и тебе”.

И сказал: “Должно же быть, наверное, что-то такое, что мне нравится, а тебе не нравится”.

“Ну, назови”, — сказал он.

И я начал называть одно, другое, а потом признался: “Наверное, комиксы. Понимаешь? Я собираю комиксы!” “Правда, собираешь?”

“Да, правда”.

“И какие у тебя самые любимые?”

“Про Бака Роджерса. Я начал их собирать еще лет шесть назад, но пропустил целых три недели. Так уж у меня получилось. Надо мной смеялись в школе. И теперь этих пропущенных комиксов у меня нет”.

“Хочешь, чтобы они у тебя были?”

“Конечно, хочу. Только зачем ты спросил?”

“Эти комиксы у тебя будут, — твердо сказал мой друг. — У меня в Эрроу Хэде хранится коробка со старыми газетами. Я туда поеду на следующий уик-энд, и все привезу тебе”.

И он правда привез мне комиксы про Бака Роджерса.

Увидев их, я заплакал…»

День 29 октября 1929 года вошел в историю Америки под названием «черный вторник».

В одночасье фондовый рынок страны рухнул. Предприятия лопались и закрывались одно за другим. Летом 1930 года в Чикаго был создан Национальный совет безработных, по всей стране проходили массовые демонстрации, организовывались «голодные походы». Первыми двинулись в Вашингтон ветераны Первой мировой войны, требовавшие увеличения своих пособий. Но правительство отказалось их выслушать. Более того, 28 июля федеральные войска под командованием начальника штаба армии генерала Д. Макартура силой изгнали «обнаглевших» ветеранов из столицы.

В такой обстановке осенью 1932 года на президентских выборах победил кандидат от Демократической партии Франклин Рузвельт (1882-1945).

В основу «Нового курса», выдвинутого Рузвельтом, был положен «конституционный экономический порядок». Другими словами, началось повсеместное укрепление банковской системы страны — прежде всего за счет государственной поддержки. Был принят закон о регулировании сельского хозяйства, а также закон о восстановлении национальной промышленности, предусматривавший введение кодексов «честной конкуренции». Эти кодексы официально устанавливали продолжительность рабочего дня и минимум заработной платы. Власть поддерживала права профсоюзов, но вместе с тем оставляла за собой роль арбитра в конфликтах между рабочими и владельцами предприятий.