Петр Нечай - Звезда Егорова

И все же на следующий день Старинов говорил о Егорове в штабе партизанского движения, а еще через день — в Центральном финансовом управлении, нажимая на то, что человек-де сам просится и не поддержать его просто грешно: коммунист, хорошо знает физику и химию, да и из себя парень хоть куда — богатырь!..

Снова учеба. Только теперь не за тяжелыми дверями, а в чистом поле, на учебном аэродроме, в спортивном зале, на полигоне.

Тяжко давалась она Алексею. Ныли изнеженные сидячей работой мышцы, не сходили синяки от захватов и болевых приемов, на которые не скупились новые товарищи Алексея во время занятий по самбо. Звенело в ушах от ежедневных стрелковых тренировок. Получил травму, приземляясь с парашютом в полном десантном снаряжении — тяжеловат оказался. Как избавление от мук была жесткая койка в казарме и глубокий сон без сновидений. Даже детишек перестал видеть во сне. Но зато окреп, увереннее стала походка, пружинящим шаг. И только плоскостопие доставляло неприятности: каждый вечер по пяткам словно палкой били.

Зато неожиданно легко дались Егорову подрывная техника и тактика применения различных мин. Полковник Старинов, наблюдавший за учебой Алексея особенно ревниво — ведь, что ни говори, по его рекомендации пришел человек в школу, — был доволен.

Подошло тревожное лето сорок второго года, второе лето войны. На большой оперативной карте в классе тактики постепенно покрывалось синевой флажков, обозначавших немецкие войска, междуречье Дона и Северного Донца. Синие флажки появились сперва под Воронежем, потом под Шахтами и вдруг высыпали на правый, высокий берег Дона по всей его большой излучине.

Темной августовской ночью боевая тревога прервала учебу Алексея Егорова. В глухой тишине коридора начальник школы зачитал приказ начальника Центрального штаба партизанского движения. Школа в полном составе направлялась в распоряжение Северо-Кавказского фронта как отряд специального назначения.

Самолет набрал высоту. По слабым огненным сполохам где-то далеко впереди Егоров понял, что там линия фронта. В тесном фюзеляже транспортного самолета Ли-2 четверо: он сам — старший лейтенант по званию и подрывник по профессии, его верный побратим и оруженосец, русый крепыш со скуластым лицом и облупленным носом, Павел Строганов (с Павлом еще в прошлом году вместе уезжали на фронт, вместе вернулись в Москву и вот теперь опять вместе летят в партизанский край), дремлет под фонарем турельной установки воздушный стрелок, а бортмеханик, немолодой уже человек с волевым лицом, прочерченным глубокими морщинами возле рта, и большими рабочими руками, не сидит на месте — то уйдет в кабину к летчикам, то снова появится в салоне, смотрит через иллюминаторы на моторы. Пол салона завален десантными мешками: здесь почта партизанам, оружие, боеприпасы, взрывчатка, питание для радиостанций — как в кузове грузовика.

Монотонно тянут свою песнь моторы. В голове — железный перезвон, словно свинцом налиты ноги.

Павел, пытаясь перекричать гул моторов, о чем-то спрашивает. Алексей покачал головой, показал на уши: мол, ничего не слышу, засмеялся и развел руками. Небось интересуется, скоро ли прилетят. А кто знает! Полет не по расписанию. Егоров посмотрел в иллюминатор. Самолет словно повис в темной пустоте. Ни звездочки вверху, ни огонька внизу. Неплохо. Может, повезет незамеченными перелететь линию фронта.

Алексей поерзал на жесткой металлической скамейке, поудобнее уперся парашютным ранцем в стенку и, засунув озябшие руки в рукава телогрейки, уставился в противоположную стенку. Потом закрыл глаза и стал перебирать в памяти события последних недель. Перед мысленным взором поплыли белые домики Геленджика, где стояла его рота. Потом вспомнился вызов к начальнику штаба отряда, его недовольное лицо: «Отправишься в Москву!»

И вот уже путешествие по военным дорогам, не столько от села до села, сколько от регулировщика до регулировщика. А где и пешком. В Джубге последний раз глянули с Павлом на Черное море и пошли на перекресток «голосовать» перед попутными машинами. А там каждый смотрит с подозрением: куда это ты, милок, с фронта подался?

Остались позади перевалы заповедного хребта. Где-то справа за дубовыми лесами гора Гунай, где прошлой осенью его рота поддерживала отряд моряков, ходивший во вражеский тыл громить станцию наведения немецкой авиации. Вредная была станция — чуть ли не на каждую повозку наводила самолеты.

Морские пехотинцы без шума снимали посты наблюдения, а его роте было приказано уничтожить саму станцию. Когда ребята густыми зарослями каких-то немыслимых колючек подобрались к немецкому лагерю, глазам своим не поверили. Умели же фрицы устраиваться с удобствами! На большой лесной поляне под широкими маскировочными сетями, натянутыми на высокие столбы, расположились большие штабные палатки. Рядом — автомашины с радиостанциями, паутина проводов, повозки, лошади. Чуть дальше загон с коровами и овцами — зажиточное хозяйство. Немцы в одних трусах ходят по своим угодьям. Ну, ребята обозлились, и, когда взлетела в воздух красная ракета, полетели ошметки всего этого «бауэровского» благополучия.

Далеким и тягостным оказался путь до Москвы. Разоренные станицы, пепелища… Вдоль дороги сдвинутая на обочину разбитая и сожженная техника. На полях кое-где быки, а иной раз и коровы тянут плуги, бороны. А за плугами — женщины. Идет машина — остановятся и долго смотрят из-под ладони.

Сталинградские степи, превращенные в свалку металлолома. Всюду развалины, голые печные трубы, землянки. Кажется, негде селиться в этих нашпигованных железом степях. Но смотришь, в старых блиндажах, землянках живут люди, вернувшиеся к родным пепелищам. Живут и готовятся к весне.

Горько было Егорову: ему ли, экономисту, не знать, чего стоит восстановить в этих местах хозяйство. Поэтому и в Москву приехал сердитый, гадая, зачем отозвали с фронта.

В Москве, в маленьком старинном особнячке, где располагался Украинский штаб партизанского движения, его встретил улыбающийся Илья Григорьевич Старинов. И злости как не бывало.

— Ну, как доехал? — приветливо спросил Алексея Старинов, приглашая в свою «келью» — крошечный служебный кабинетик.

— Знатно, Илья Григорьевич, — ответил Алексей. — Десять дней путешествия по вчерашним полям войны стоят университетского курса.

— Насмотрелся? — грустно взглянул Старинов. — Ничего, это полезно, злее будешь.

— Да уж и так злой как черт.