Иван Исаков - Неистребимый майор

— Скажешь!

— Скажу! Сам лично читал в одной книжке, переводной с французского языка. Вот забыл только, как его фамилия, этого писателя. Он так прямо и говорит, что «человек — это животное с ружьем!». Поняла? А значит, если есть где еще человек, то есть и винтовка! А есть винтовка, — значит, есть и война!

— Заткнись, Карпов… Тоже мне философ!

— Подождите спорить, товарищи! Тут два разных вопроса. Давайте так: позже подробно поговорим о том, есть ли жизнь на других планетах. А сначала обсудим другой вопрос: «Как винтовка произошла от обезьяны?» Не обижайтесь, Карпов, я шучу! А вашего француза, которого звали Анатоль Франс, я очень уважаю, хотя с его философией и не совсем согласен. Кстати, старик умер, успев приветствовать Октябрьскую революцию. Был близок к Французской коммунистической партии и дружил с нашим Максимом Горьким. И если быть точным, то его изречение сейчас должно бы звучать иначе: «Человек — это животное с автоматом!», и относится оно целиком к фрицам… А не ко всему человечеству.

Наступила очень характерная пауза. В ней было и раздумье, и смешок, и убежденное — «верно!», а под конец — почти общее «согласны!».

И еще почти два часа после этого звучал спокойный и тихий голос майора.

Кончилось это, как всегда после запретительного демарша докторши, глубоким вздохом пробуждающихся к действительности людей. Почти два часа они не слышали отдаленного шума войны, даже с той стороны, откуда пытались наступать «животные с автоматами». Как всегда, некоторые еще долго не расходились и молча смотрели вверх, старательно разыскивая названные майором звезды.

Наутро в тетрадке секретаря появилась новая запись: «„Беседа с ВЛКСМ о материалистическом понимании вселенной“, 1 час 30 мин., присутствовало 12 человек». Запись, о которой майор даже не подозревал до отчетного собрания.

Так бывало много раз. И не только на ночной скамейке. Вот почему самый беспомощный и больной из членов организации шел в ее первых рядах в качестве первоклассного пропагандиста, одного из тех, что агитируют не только словом, но и всей своей жизнью.

Человечность и дружелюбие — взаимообратимы.

Было также известно, что некоторые офицеры, а иногда кто-либо из комендантской команды или шоферов старались незаметно прошмыгнуть в павильон с измятым письмом, зажатым в ладони, чтобы спросить майора: «Как дальше жить, если соседка пишет за жену…»

Особенно стеснялись морячки, потому что павильон стоял на территории штаба армии.

Через месяц майор уже был копилкой горестей и страстей почти всех работников обоих штабов. Нет, не копилкой, а прочным сейфом.

Скажете, что уж очень похоже на исповедальню? Пожалуй, формально сходство есть. Но майор не походил на священника: ведь он никогда не обманывал.

Скажете, что к нему тянулись, зная, что его дни сочтены? Но это неверно, ведь все они были на фронте, под бомбами, и кое-кто мог запросто обогнать майора.

Нет, тут подсознательно могло влиять другое. Почти все воюющие мечтали после победы с ликованием вернуться домой и затем десятки лет жить радостным, мирным созиданием. Никто и не подозревал тогда, какие новые задачи, трудности и напасти готовит для всех нас вечно меняющаяся жизнь.

Вот этого мирного будущего (включая ликование) у майора, очевидно, не было. И люди, тайком проникавшие к нему в павильон, возможно, чувствовали это.

Проработавшему в штабе военно-морской базы недели две постепенно невидимое становилось видимым.

При разнообразном составе участников всех рангов и положений — от начштаба и контр-адмирала до вестовых — большинство из них даже не подозревало, что состоит в незарегистрированном тайном «сообществе содействия майору». Одни втянулись в него по зову сердца, другие — потому, что майор тронул их своим стоицизмом и душевной привлекательностью, остальные — заразившись добрыми побуждениями от соприкосновения с теми, для кого после выполнения воинского долга следующей обязанностью была забота о боевых товарищах.

Пожалуй, самым подкупающим в этой затее было то, что благодаря анонимности поступков они были абсолютно бескорыстны. Добрые дела не имели надежды на компенсацию, хотя бы только морального порядка, даже в перспективе.

Нетрудно догадаться, что во главе «сообщества» стояла младший военврач, объект увлечения почти всех мужчин из состава двух штабов.

Энергичная и деятельная, военврач работала за двоих, не покладая рук. Вела себя безупречно. Только одна мелочь говорила, что она помнит о своей женской здоровой и яркой красоте: она повязывала голову не белой косынкой, а цветастым шелковым платочком.

Начальники не делали ей замечаний. Очевидно, всем нравилось это смелое сочетание ярких красок лица и косынки.

Не хочется распространяться на тему о ее чувствах и побуждениях.

Автору всегда казалось, что в жизни и в искусстве здоровое всегда тянется к здоровому. Как часто люди оборачиваются вслед случайным встречным, и вы слышите: «Какая чудесная пара!», сказанное порой нарочито громко, чтобы доставить другим удовольствие.

В данном случае, очевидно, все родилось из материнского чувства заботы об очень хорошем человеке. Почему здесь дал короткое замыкание так называемый «здоровый инстинкт», который подсознательно оберегает людей от многих опасных увлечений? Инстинкт не сработал, разум не уберег, хотя женщина помнила случайно слышанную циничную фразу отвергнутого фанфарона:

— Ну какая она ему жена или любовница? Вдовой его она может быть — но не больше!

И все же военврач неизменно держала себя в руках.

В последнее время майор стал пропадать в штабе штурмовой авиадивизии и в других соединениях чаще, чем это бывало раньше. Более того, он ухитрился без ведома начальства сделать в качестве летнаба вылет на морском «ИЛ-2», приспособленном для фоторазведки.

Идею подсказали моряки из пехотной бригады, занимавшие позиции почти на вершине хребта, тянувшегося параллельно берегу. Сначала это была только догадка, но фотоснимки и добытые «языки» подтвердили, что на стыке немецкого флангового батальона и румынской горнострелковой бригады не все обстоит нормально.

По первому впечатлению все казалось правильным: передовое охранение и немцев и румын находилось на линии, равно удаленной от переднего края нашей обороны. Но у немцев главные огневые средства были оттянуты значительно глубже, чем у румын.

В период затишья на фронте это оставалось незамеченным, так как и немцы и их союзники занимали смежные овраги, покрытые низкорослой густой растительностью. Гребни оборонялись только подвижными огневыми точками и патрулями.