Алан Кубатиев - Джойс

В «Улиссе» он снова Саймон и появляется в «Циклопах» как персонаж и одновременно рассказчик. В «Поминках по Финнегану» Джон Джойс — основной прототип Хамфри Ирвикера. Большинство его детей выросли с могучей неприязнью к нему, но старший, которого он в общем любил больше всех, впитал его привязанность и запомнил его шутки. Когда отец умер, Джеймс говорил Луи Гилле: «Он никогда не сказал ничего о моих книгах, но отрицать меня не мог. Юмор „Улисса“ — от него. Персонажи „Улисса“ — его друзья. Книга — его вылитый портрет…» В «Портрете художника в юности» Стивен отрицает, что Саймон в любом реальном смысле его отец, но сам Джеймс не сомневался, что он — сын своего отца в любом из смыслов.

Джеймс с редкой верностью натуре передал и достоинства, и недостатки своего отца. После его смерти писатель ответил тому же Луи Гилле на вопрос, кем был его отец: «Он был банкротом». Частичка этого дара передалась и сыну.

Джеймс Джойс любил размышлять о дне своего рождения. Позже, всегда увлекаясь совпадениями, он радовался открытиям — например, что делил свой год рождения с Имоном де Валера, Уиндэмом Льюисом, Фрэнком Бадгеном, а день рождения — с Джеймсом Стивенсом. В том же году родились Корней Чуковский, Алан Милн, Аристарх Лентулов, Франклин Рузвельт, Иван Ильин, Сигрид Унсет, Грегор Мендель, Игорь Стравинский, Макс Борн, Роберт Годдард. Умерли, кстати, не менее значительные люди — Генри Лонгфелло, Чарльз Дарвин, Ральф Уолдо Эмерсон, Джузеппе Гарибальди, Михаил Скобелев. То, что 2 февраля было Свечной мессой и Днем святой Бригиты, подкрепляло его сакральное значение. То, что это еще и День сурка, придавало ему комический оттенок, намекая на один из главных смыслов «Улисса». Джойс шел на самые разные ухищрения, чтобы увидеть первые экземпляры «Улисса» и «Поминок по Финнегану» в этот самый день.

Крестил его 5 февраля в церкви Святого Иосифа на Тираньире преподобный Джон О’Маллой. Воспреемниками были Филип и Эллен Маккан, приходившиеся ему родственниками по прабабушке, жене Джона О’Коннела. В 1882 году Джойсы жили в Ратгаре, южном пригороде Дублина, на Уэст-Брайтон-сквер, 41 — скромный, но удобный дом уцелел до сих пор. Но Джон Джойс любил жить поближе к воде и подальше от родичей жены. В начале мая 1887 года он перевез свою семью в большой дом модного курортного района Брэй. Здесь, на Мартелло-террейс, 1, до моря было всего несколько шагов, отчего улицы иногда буквально заливало водой. Джон Джойс опять занялся греблей и был загребным в четверке, выигравшей гонки любителей. От Брэя до Дублина ходил удобный поезд, но Джон говорил — и оказался прав, — что стоимость билета удержит родственников от посещений.

По воскресеньям он имел обыкновение ходить на вокзал встречать прибывающие поезда и приглашать тех знакомых, кто на них приезжал, провести день в его доме. Они почти всегда обедали, потом прогуливались, возвращались к ужину, затем выпивали и пели в гостиной второго этажа. Самыми частыми гостями были Альфред Берган, впоследствии заместитель шерифа Дублина, и Том Девин. Берган был хорошим рассказчиком с богатым запасом скабрезных историй, которые наверняка помогли Джеймсу впоследствии сделать вывод, что большинство ирландских шуток скатологичны. Девин, добрый и музыкальный, пел «Ребята, ребята, подальше от девиц!..». Мэй Джойс играла, а Джон Джойс пел «Мою красотку Джейн» (глядя при этом на Мэй) или какой-то из сотен католических гимнов, баллад и арий. Об этих концертах Джеймс писал Бергану в 1934 году: «Веселые у нас в доме были вечера, правда?»

Возможно, предвкушение жизни в здоровом климате и привело к ним из Корка дядю Джона Джойса — Уильяма О’Коннела. Мягкий, вежливый, но и гордый старик всегда ладил со своим племянником Джоном, который мало что так любил, как обсуждать старые времена в Корке, и часто говорил своим дочерям с забавной гордостью: «Никогда не выходите замуж за коркских. Вот ваша мамочка вышла…» Уильям прожил с его семьей почти шесть лет. Второй жилец, куда больше восхищавший детей, был Джон Келли из Трали, появляющийся в «Портрете…» как Джон Кейси — он сидел в тюрьме за агитацию в пользу Земельной лиги, и Джон Джойс неоднократно приглашал его в дом на Брэй восстановить силы после заключения. В тюрьме он искалечил себе пальцы правой руки — одним из наказаний была разборка просмоленных морских канатов и тросов. Детям он рассказывал, что повредил руку, делая подарок королеве Виктории надень рождения. Келли, «человек с холмов», жил под постоянной угрозой ареста. Однажды констебль по фамилии Джойс, друживший с однофамильцем, ночью тайно зашел предупредить, что утром он придет к ним с ордером. Келли той же ночью уехал. Общение с врагом короны могло быть рискованным для государственного служащего, но Джон Джойс никогда не скрывал своего национализма и восторженной преданности Парнеллу[5], полностью разделяемой Келли. Это начало формировать и ум его наблюдательного сына.

После переезда в Брэй к ним присоединилась миссис Хирн Конвей по прозвищу Данте, взятая как гувернантка для детей. Толстая, но милая и неглупая женщина, она, к сожалению, была слишком сильно покалечена неудачным замужеством, чтобы легко войти в терпимую и веселую семью. Собираясь в Америку работать «ирландской няней», она вдруг получила наследство от умершего брата, разбогатевшего на торговле с Африкой, вернулась в Дублин войти в права наследования, бросила католическую школу и решила выйти замуж. Свое девичье сердце она отдала щеголеватому клерку из Ирландского банка. Вскоре после свадьбы мистер Конвей сбежал в Южную Африку с ее деньгами и очень скоро перестал слать письма с обещаниями вернуться. Оставшуюся часть жизни Данте Конвей пребывала в статусе «брошенной невесты», и мучительные воспоминания о жизненном крахе смешивались с раскаянием по поводу оставленной монастырской школы. Отсюда ее неистовая религиозность, дополненная таким же ярым национализмом. Две ее косы, вспоминает Джойс, были заплетены разными лентами — одна красно-коричневой, в честь Дэвитта и Земельной лиги, другая зеленой в честь Парнелла. Когда Парнелла уличили в прелюбодеянии, зеленая лента была навеки выдернута из косы.

Миссис Конвей была неплохо образованна и, по-видимому, наделена педагогическим даром. Сидя на величавом сооружении из кресла и множества подушек, хранившем ее вечно болевшую спину, в черном кружевном чепце, тяжелой бархатной юбке и расшитых стразами шлепанцах, она звонила в маленький колокольчик, чтобы все было «как в школе». Джеймс приходил и садился у ее ног. Уроки состояли из чтения, письма, географии или арифметики; иногда он слушал, как она читает стихи. Ее благочестие впечатляло мальчика куда меньше, чем ее предрассудки. Она много рассуждала о конце света, будто ждала его с минуты на минуту, а когда сверкала молния, заставляла Джеймса креститься и повторять: «Иисусе из Назарета, Царь Иудейский, упаси нас от смерти скорой и незаслуженной». Гроза как носитель Божьего гнева настолько поразила воображение Джойса, что он до смерти испытывал страх перед ней. Когда его спрашивали, почему он так чувствителен, он отвечал: «Вы не воспитывались в католической Ирландии». Стивен Дедалус в «Портрете…» говорит, что боится «собак, лошадей, оружия, моря, гроз, машин, деревенских дорог ночью», и то же повторяется в «Улиссе» и «Поминках…».