Семен Гудзенко - Завещание мужества

Иду к директору магазина. Вкратце рассказываю ему историю, приведенную здесь. Он говорит: «Вы получите этот том. Нужно только письмо от матери Семена Гудзенко».

И Ольга Исаевна пишет письмо, и я получаю последний том, и мне жалко, очень жалко, что я не смогу больше от первого лица говорить продавщице:

«Гудзенко, Семен Петрович, Чайковского, 13, квартира 23…»

Вторая половина октября 1950 года. Самаркандский университет опустел: объявили — завтра студенты всех факультетов выезжают на сбор хлопка. И несмотря на горячий день сборов и на то, что о встрече с Семеном Гудзенко знали только члены литературного кружка, литературный кабинет филологического факультета к семи часам вечера был полон…

Около факультетской стенной газеты «Филолог» стоял высокий человек в светлой рубашке и светло-серых брюках. Он внимательно читал стенгазету, иногда что-то записывал себе в блокнот. К нам на собрание литературного кружка часто приходили ребята с заводов «Красный двигатель», «Кинап». Они читали свои стихи, рассказы, спорили. Я и подумал, что на встречу с московским поэтом пришел кто-то из заводских ребят.

Высокий человек, которого я видел около стенной газеты, прошел к кафедре между рядов. Он окинул всех взглядом своих больших, глубоких и немножко печальных глаз и сказал:

— Начнем? Я в Самарканде третий раз. Очень хотелось встретиться с филологами. Признаться, боялся, что сегодня встреча не состоится. Ведь все готовятся к выезду на уборку хлопка.

Семен Гудзенко кратко охарактеризовал основное направление советской поэзии в послевоенные годы.

— У нас еще много пишут стихов о войне, — сказал он. — Да это и понятно. Эта тема надолго. Пишут наши поэты и о мирном труде. И это хорошо. Однако почему-то мало пишут о жизни советских воинов в мирной обстановке, о их трудных буднях. Меня эта тема захватила всего. Вот уже несколько лет бьюсь над «Дальним гарнизоном». Закончил поэму, напечатал, но неудовлетворен, часто бываю в воинских частях и проверяю на солдатах правдивость написанного. В правдивости изображения — вся сила нашей поэзии… Я просмотрел несколько выпусков вашего рукописного альманаха «Путь молодых». Отметил, многие из ваших начинающих поэтов мало знают жизнь, слабо знакомы с поэтической техникой. Очень много стихов вы пишете о природе и любви, мало о сегодняшнем дне. А дни-то у вас какие! Горячие, боевые!

Семен Гудзенко рассказал нам и о своих трудностях, неудачах, внушая нам мысль, что поэзия трудное, повседневное дело.

Нам казалось странным, что поэт, выпустивший уже несколько сборников стихотворений, «не похвастался» ни одним из них, ни разу не оттенил свою удачу. Но эту удачу, талантливость, искренность и глубокое знание жизни мы почувствовали, когда он стал читать нам свои стихи.

Он прочел «Балладу о дружбе». Но как прочел! Семен Гудзенко преобразился. Того человека, который только что спокойно рассказывал о поэзии, уже не было. Был Гудзенко-боец. Он был весь в напряжении, словно готовился к смертельной схватке с врагом. И когда он прочел:

мы все замерли, мы ясно почувствовали, что это поэтом не выдумано, что он это пережил, что он и тогда и сейчас — всегда готов ради друга идти на смерть. И поэт стал нашим лучшим другом, за которого мы теперь тоже готовы были идти в огонь и в воду.

Крепко ударили нас по сердцу эти строки.

То, что Семен Гудзенко наш, современный комсомольский поэт, поэт молодости и отваги, певец современных мыслей, чувств и переживаний молодежи, мы еще глубже почувствовали после горячего чтения таких стихов, как «Память», «Перед атакой», стихи из «Сталинградской тетради». Мы всем сердцем осознали, что жизнь для Семена Гудзенко — это беспрерывная борьба, неустанный труд, крепкое единение с народом, что он «всегда перед атакой».

А потом с улыбкой и с какой-то особой задушевностью поэт прочел нам «Вешние воды». Помню, после мы повторяли четверостишие из «Вешних вод», так образно рисующее картину русской природы:

Мы дружно аплодировали и тем строкам из ненапечатанных еще стихотворений, которые изображали среднеазиатские пейзажи, были наполнены самаркандским воздухом.

После встречи мы все вышли вместе с Семеном Гудзенко на бульвар. Мы увидели, как он утомлен. По дороге в гостиницу он говорил мало. Шел медленно, смотрел себе под ноги, загребал носком обильно нападавшие на тротуар огромные листья чинар и тополей.

Я и Василий Шутов[5] попросили у Семена Петровича разрешения завтра зайти к нему.

— Что ж, заходите. Часов в одиннадцать…

Утром, когда мы вошли в номер к Семену Гудзенко, он полулежал на диване и читал. На подоконнике, на диване лежали свежие газеты, журналы. Как бы пересиливая себя, чуть приподнявшись, он улыбнулся и сказал:

— Садитесь, садитесь, — и, помолчав, добавил: — Мне что-то сегодня нездоровится. — Он провел несколько раз по животу ладонями, его лицо на какое-то мгновение исказилось. Потом он обратился к нам: — Ну, что там у вас новенького? Выкладывайте!

Хотя он старался быть веселым, однако глаза его были печальные, он часто смотрел через нас, в окно, на улицу. Ни я, ни Василий не знали тогда, что Семен Гудзенко был тяжело ранен в живот в 1942 году.

Василий стал читать свои стихи. Семен Гудзенко не перебивал, слушал, а когда Василий кончил читать, неожиданно спросил его: «Сколько вам лет?» Василий ответил. «Значит, 1923 года рождения. Мы почти ровесники. Был на фронте! — он утвердил это, посмотрев на боевой орден Василия. — А вот этого как раз и не ощущается в ваших стихах. По стихам не видно, что вы прожили такую трудную и интересную жизнь. Тематика у вас какая-то отвлеченная. И такие спокойные стихи… Я думал, что в ваших стихах отобразится окружающая жизнь, ваша республика. Ведь сколько кругом примечательного! — Он взял со стола огромную розовую гроздь винограда осеннего сорта и сказал: — Какая внутренняя сила! Сколько энергии и какой прекрасный урожай! Видите, как крепко прижались виноградинки. Такую бы силу в стихи!»