Катрин Шанель - Величие и печаль мадемуазель Коко

— Мне нужно было утереть нос этой нахалке Скьяпарелли. Омар на заднице, надо же такое придумать! И вот теперь эти засранки буквально убили меня, как будто выстрелили в меня из пистолета.

Мать не стеснялась в выражениях, если была наедине с собой и если была разгневана.

— Омар на заднице? Похабство какое! — поддакнула ей Полина, убирая тарелки после завтрака. — Опять ни кусочка не скушали, барышни! Кому ж я это готовлю-то, стараюсь! Хоть котлетку съешьте, мадемуазель Габриэль. Нет, нет, не выйдете из-за стола, пока не скушаете, вы же исхудали, как щепка!

Кажется, Полина путала мать и меня со своими дочерьми. Мне показалось, Шанель испепелит ее на месте, однако присела обратно к столу и съела котлету, после чего старуха удалилась на кухню, все так же ворча.

— Хоть ты и порядком распустила прислугу, но приятно в эти дни видеть в человеке усердие к своему труду, — только и сказала Шанель. — А эти бабенки… Они подорвали во мне веру в лучшие качества людей. Я ввела им оплачиваемый отпуск задолго до того, как наше правительство соизволило шевельнуться. Я устроила им настоящий санаторий, куда они могли ездить, отдыхать на деревенском просторе, да еще и получать в это время деньги, как за работу.

— Ты же перестала снимать те домики в Медоне!

— Да. Но только потому, что мне стали жаловаться местные жители. Даже в газетах появлялись статьи: парижские портнихи способствуют падению нравов. У этих дурех нет ничего святого, приезжая на отдых, они принимались крутить романы. Одна женщина написала мне: в тех местах нет ни одной семьи, где жена не лила бы слезы из-за интрижки мужа с девушкой «от Шанель». Зачем мне такая репутация? Это может оттолкнуть от меня высокоморальных клиенток! Но я ведь дарила им дорогие подарки на Рождество, крестила их детей, хоронила родителей, оплачивала подвенечные наряды… И что я получаю в благодарность? Табличку «закрыто» на дверях ателье!

Самое прискорбное, на мой-то взгляд, было то, что работницы даже не потрудились внятно сформулировать свои требования. Они бастовали только ради того, чтобы бастовать — в каждом парижанине таится революционер, и как же немного надо, чтобы он вырвался на свободу!

— Я думала закрыть ателье. Но что я буду делать без работы? Я ведь руки на себя наложу! Я сказала им: пожалуйста, распоряжайтесь сами. Я буду ведущим модельером, а вы станете платить мне жалованье, какое сочтете нужным, только пустите меня к моей коллекции.

— И что же они?

— Отказались.

— Разумеется. Управлять ателье — ведь это ответственность. А им хочется только пошуметь, обратить на себя внимание. Но ты не переживай так. Все скоро придет в норму.

— Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.

Я не знала, но оказалась права. Вскоре портнихи вернулись на свои места и открыли двери. Работа возобновилась, но я видела, что мать затаила обиду. Она не прощала так легко. Ей нужна была компенсация. Ей нужна была отдушина.

«Никаких мужчин», сказала она мне?

Ага. Как же.

Правда, я не знаю, можно ли назвать мужчиной Луку Висконти, но он определенно носил штаны. Ему было всего тридцать лет, она был красив лубочной красотой итальянца — дугообразные брови, румяные губы — и принадлежал к древней родовитой фамилии. Дон Лукино Висконти ди Модроне, граф Лонате Поццоло, синьор ди Корджело, консиньор ди Сомма, Кренна и Аньяделло — вот как звучало его полное имя! Шанель всегда была неравнодушна к титулам. Миланский патриций, явившись в Париж сделать карьеру, благоразумно начал с моей матери, объявив ее идеалом «женской красоты, мужского ума и фантастической энергии». Она была польщена, слегка влюблена, обрадована. Объявила, что Лука должен открыть для нее Италию — и предприняла большое путешествие со своим новым напарником. Эта увеселительная прогулка — немного поспешная, правда, словно юному герцогу не терпелось избавиться от своей пожилой избранницы, — завершилась в Ломбардии, где отец Луки, герцог Висконти ди Модроне, целовал Шанель руки и умолял о любви. Не знаю уж, чем у них там кончилось, но по возвращении в Париж Шанель горячо рекомендовала юного компаньона Жану Ренуару и буквально выпросила для своего протеже должность ассистента съемок. Вслед за этим Лука объявил себя гомосексуалистом, оставив Шанель в некотором удивлении. Но она простила его — она прощала тех, в ком чувствовала талант, а тут шла речь даже о гениальности. Как показало время, она вновь не ошиблась. Осколок дворянского рода и член коммунистической партии Висконти станет гениальным режиссером.

Странное то было время — время неясных предчувствий, но несомненных побед. Шанель приняла участие во Всемирной выставке, и ее павильон, павильон Элегантности, оказался одним из самых посещаемых. Привкус тлена был у шампанского, которое я глотнула, отмечая ее успех. Слишком натужно веселились вокруг, что-то отчаянное было в этом празднике, словно ему суждено было стать последним. И повсюду веселились, словно в последний раз, чередой шли балы-маскарады, неслыханно подскочил спрос на вечерние платья… Пир во время чумы? Пир на пороге чумы?

Шанель возрождала пышную моду прошлого — не такую вычурную, но и далекую от строгой простоты, когда-то ей и предложенной. Она предлагала публике прекрасные платья с обнаженными плечами, кринолины с узкой талией, платье с турнюрами, вуали, наброшенные на плечи. Черное, зеленое, серое — цвета печали, на самом-то деле, но как мерцала тафта, как нежно струился муслин! Русские вышивальщицы слепли, вышивая черный шелк черным стеклярусом, но теперь для них пришел счастливый день: к черту черное! Пусть будет золото, много золота! Пусть Скьяпарелли нашивает на платья омаров — кто захочет блеснуть в таком омаре на балу? Кто напялит на голову шляпку в виде руки, или — о, боже! — ноги?! О нет, — крошечные шапочки с бриллиантовыми брошками, с вуалетками, или просто — цветочные гирлянды в волосах, или камелии и гардении с блестками росы на лепестках … И пусть беснуются, звенят длинные серьги, многочисленные браслеты, пусть брякают цепочки и ожерелья, благоухают духи, блестят глаза из-под полумасок… Маски долой! Маски долой! Но кто осмелился явиться в костюме Красной Смерти?

Мать была на высоте, но эту высоту то и дело осаждали конкуренты. Уже давно закатилась звезда Поля Пуаре. Этот господин, устраивавший самые пышные в Париже балы, подкладывавший настоящие жемчужины в устрицы, подаваемые его гостям, оказался совершенно разорен. Ни публика более не принимала моды, которые он пытался предлагать ей на суд, ни сам он более не понимал эпохи, в которую жил. Друзья, которые были с ним в годы процветания, теперь отвернулись от него. Он жил в нищете и сам перешивал свои старые костюмы. Говорят, его видели на Монпарнасе — одетый в пальто, переделанное из банного халата, он читал басни Лафонтена, надеясь на скромную мзду от посетителей кабаре. Но на смену ему пришли новые. Американский певец Менбоше мало того что стал главным редактором французского издания журнала «Вог», но и затем открыл Дом моды. Убойное сочетание. Его предприятие процветало, он имел успех по всей Европе, да и за океаном. Он придумал вечернее платье без бретелек, и Шанель только брезгливо повела носиком: