Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно

Я смотрю, пораженная красотой пейзажа. Внезапно что-то заставляет меня оглянуться. Нет, позади не стоит вооруженный охранник из СС. На тротуаре нет никого. Под мостом только блестящее зеркало воды, на котором играют лучи солнца.

Где я? Как я попала сюда? Сейчас я этого не знаю. Меня наполняет радостное сознание, что я одна, свободна, свободна идти, куда хочу, свободна делать, что хочу, могу наслаждаться этим днем, сколько вздумается. Я жажду выпить эту зелень, солнце, хочется быстро проглотить все это, так же быстро, как я поглощала хлеб в последние недели, спеша, чтобы у меня его не отняли.

Я смотрю в сторону старого города, расположенного за мостом. Невероятно красивый, он поднимается из воды. Дома, как заколдованные, остановились на берегу и подмигивают мне своими окнами. Те, что сзади, наклоняются вперед и как бы манят к себе. Они напоминают мне волшебные замки моего детства. Дворец переливается рубиново-красным, его позолоченный купол блестит, соревнуясь с водой. Чайка кружит вокруг башни, и три короны образуют печать под невидимой надписью на синем небе. Я упиваюсь этим зрелищем, не желая расставаться со сказкой.

Медленно поворачиваюсь на звук трамвая, показавшегося из-за поворота. Из его окон на меня смотрят с любопытством. Мужчины и женщины, довольные, упитанные, кажутся счастливыми. Они едут куда-то, к кому-то, кто ждет их: отец, мать, друзья. Солнце на минуту закрывается тучей. Никто не ждет ни Ливи, ни меня. Но эта мысль проходит, не задерживаясь. В данный момент я ощущаю только удивительное, странное чувство, такое непривычное, что я едва узнаю его. Радость? Счастье?. Так ли оно ощущается?

Навстречу мне идут смеющиеся девушки. Их юбки немного ниже колен. Мимо проезжает тандем. Отец в клетчатой рубашке и красной кепке с кисточкой, мать в шортах, ребенок на руле, другой в корзинке. Какой у них смешной вид.

Под мостом сидят два маленьких мальчика. На них тоже красные кепки, в руках удочки. Один наживляет червя на крючок, другой широкой петлей забрасывает удочку. Около них ведро, и я гадаю, есть ли у них улов. Я хочу спуститься вниз и спросить, нельзя ли мне присоединиться к ним, рассказать им, что я тоже давным-давно вот так же стояла под мостом. С тех пор прошло, наверное, сто лет, или же это было в другой жизни. До того, как исчез мой мир, или, вернее, я исчезла из своего мира.

Но теперь я вернулась. Осколок женщины в коротенькой юбке. И я действительно не понимаю, почему все смотрят на меня. Я не понимаю, что это именно я отличаюсь от других, что я кажусь странной. Кем-то с другой планеты. Торопясь жить, я воображаю, что могу начать оттуда, где я остановилась, в юбочке выше колен. Я не поняла, что невозможно продолжать жить так, как если бы ничего не случилось, даже в отношении длины юбки. Пройдет много времени, прежде чем я пойму это.

Сегодня меня переполняет восторг от того, что я вижу. Швеция, Стокгольм. Так много воды, много мостов. Высокие здания. Трамваи проезжают среди травы. Собаки, которые никогда не лают. Дети, которые никогда не плачут. Соседи, которые никогда не ссорятся. Почти не видно полицейских. Тихо. Чисто. Порядок.

В той стране, где я жила, все было иначе. Людские толпы, звуки и запахи, беспорядок, грязь на улицах. Там не было высоких зданий. Очень мало велосипедов. Я никогда не видела тандема. Летний день там мог быть таким же чудесным, но все же другим. Когда я мысленно возвращаюсь в прошлое, я чувствую запах пыли и вижу небо, которое кажется более низким и голубым. Может быть, потому, что детский рай всегда голубее?

Но детские годы прошли. Я выросла, и жизнь ждет меня. Я еще не знаю, выживу ли, но знаю, что хочу этого. То, что произошло, невозможно забыть, но и вспоминать об этом пока не надо. Лучше думать о нашем пребывании в прекрасном Ельмареде, где мы вновь соприкоснулись с природой, которой нам так долго не хватало. Мы жили в школе, гуляли в лесу, плавали в озере, загорали и ели.

Самым главным была еда. Многие из нас все еще по-прежнему припрятывали еду. Это и было причиной скандала с нашим смотрителем Калле. Да еще наша привычка все «добывать». У нас пока было всего несколько вещей, которые нам выдали по прибытии в Любек. При взгляде на простыни и клетчатые чехлы-наматрасники возникало желание пополнить свой гардероб. Мы изрезали большую часть из них и вовсю занялись шитьем. Вскоре у нас появились новые летние рубашки, шорты, юбки, платья. Калле сочувствовал нам, но не мог спокойно смотреть как мы уничтожаем имущество школы. Он провел собрание, на котором упрекал нас. Мы могли понять его точку зрения, но привычка «добывать» что-то вошла в нашу плоть и кровь, трудно было избавиться от нее. Гораздо позже, уже живя в Стокгольме, в так называемых нормальных условиях, я все еще ловила себя на желании «добыть» что-нибудь. Однажды бесцеремонно захватила, по-видимому, бесхозное ведро угля в подвале и только через несколько месяцев поняла, что я наделала. Быстро протекли несколько недель в Ельмареде, и в августе нас переселили в лагерь на остров Лювё неподалеку от Стокгольма. Лагерь состоял из нескольких бараков, отделенных от остального острова оградой из колючей проволоки. Сюзи поправилась, и мы — семеро друзей, подружившихся в Берген-Белсене, — поселились вместе в бараке № 7.

Здесь мы пробудились к действительности. Лето подходило к концу, вместе с ним приближался конец нашего отдыха. Нам дали ясно понять, что мы больше не являемся гостями. Мы — беженцы. Это новое для нас слово звучало неприятно. Из временного гостя, у которого где-то как-будто есть свой дом, я превратилась в беспомощное, маленькое и беззащитное существо, полностью зависимое от чужой доброй воли. Целыми днями, сидя в бараке, мы обсуждали вопрос о том, вернуться ли в Сигет или остаться в Швеции. За исключением Сюзи, ни у кого из нас не осталось семьи в Сигете. Вернуться в пустой дом, в город, из которого нас выгнали, было так же тяжело, как оставаться здесь. В конце концов мы решили остаться — по крайней мере на время.

Жизнь в лагере вызывала у меня постоянное беспокойство. Мне хотелось выйти на свободу. Я хотела избавиться от клейма беженки, приложить все силы к тому, чтобы уйти из Лювё как можно скорее, и начала выяснять возможности для этого. Мне опять пригодилось знание английского языка. Единственной возможностью получить разрешение на проживание в Стокгольме была работа в чьем-то доме. Я нашла место преподавательницы английского языка в одной шведской семье. Так я навсегда рассталась с лагерной жизнью.

Мы встретились перед зданием регистратуры. На мне было синее шерстяное платье с длинной юбкой по последней моде из «Нового взгляда», короткий закругленный жакет и белая соломенная шляпа вроде мельничного колеса. Я считала себя очень нарядной в новом платье, на которое потратила всю месячную зарплату, и не могла нарадоваться на шляпу, одолженную у подруги. Михаил выглядел элегантно в новом сером в полоску костюме и серо-голубом галстуке, который я ему подарила. Он обнял меня, посмотрел на меня своими большими серо-зелеными глазами и улыбнулся. Солнце выглянуло из-за туч; исчезли все мои печали и страдания. Хотелось погладить его темные, густые брови. Я была готова следовать за ним на край света, я чувствовала, что наконец обрела дом, обрела мужа, отца, брата — всех в одном лице, товарища на всю жизнь. Он принес кольцо, но не было цветов.