Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника - Костантино д'Орацио

Все случилось в воскресенье, 27 июля 1890 г. Улицы города были пусты, магазины закрыты. Винсент, как обычно, вышел из дома, когда все еще спали, и направился в сторону квартала Шапонваль — его облюбовали парочки для любовных свиданий: они спускаются к реке, садятся в деревянные лодки и плывут против течения, чтобы скрыться от посторонних глаз за ивовыми ветками. В то утро, однако, Винсент не собирался рисовать. Он держал путь в сторону небольшой фермы (ныне несохранившейся). Дядя прошел в калитку и, дойдя до кучи навоза, собранного для удобрения полей, выстрелил себе в грудь. В кармане у него нашли пистолет, который одолжил ему месье Раву, чтобы распугивать воронов.

Смерть наступила не сразу.

Винсент цепляется за жизнь, хотя всего мгновения назад пытался расстаться с ней.

У дяди хватило сил вернуться в отель и подняться в номер — там он упал замертво. Все повторилось точь-в-точь, как полтора года назад: Ван Гог будто копирует события рождественской ночи 1888 г., когда он отрезал себе ухо, только теперь исход будет гораздо более плачевным.

Владельцы гостиницы заметили следы крови на лестнице и поняли, что их гость в опасности. Они вызвали доктора Гаше, а тот, в свою очередь, сообщил обо всем Тео — отец помчался в Овер.

Увы, слишком поздно. Даже срочная госпитализация в местную больницу не спасла бы Винсента. Двадцать девятого июля 1890 г., после двухдневной агонии Ван Гог умер на руках у брата.

Ему было тридцать семь лет, мне — шесть месяцев. Он закончил свой путь — я еще только начинал жить.

Конечно, я не видел всего, что случилось в последующие часы после смерти дяди, но то, что рассказывала мне мама, поселило в моем сердце горькое и щемящее чувство, от которого я до сих пор не могу избавиться.

Местный священник отказался отпевать самоубийцу — может, это было даже и к лучшему, учитывая, что Ван Гог к концу жизни окончательно потерял доверие к религии. Друзья и коллеги, съехавшиеся в Овер для прощания с Винсентом, устроили траурный зал в отеле, в гостиной художников. На похоронах были Люсьен Писсарро, Эмиль Бернар (свои эмоции от происходящего он запечатлел в мрачной картине), Шарль Лаваль, Папаша Танги, дядя Дрис и доктор Гаше. Стены траурного зала решили украсить полотнами дяди, найденными у него в комнате.

Такой была его первая персональная выставка.

Посмертная речь, произнесенная доктором у гроба, потрясла всех.

Наконец-то Винсент обрел душевный покой, который так долго искал. Жизнь была ему в тягость — и лишь теперь, на смертном одре, как это часто случается, все поют ему дифирамбы.

В тот день там была моя мама, вместе со мной.

Чем больше я думаю о случившемся, тем больше убеждаюсь, что Винсент был гигантом, — напишет Йоханна в дневнике. — Не проходит и дня, чтобы я не любовалась его полотнами. И каждый раз я нахожу в них что-то новое, какую-то новую идею. […] Я думаю о нем как о художнике и представляю себе титана. Он знал так мало счастья в жизни, и у него совсем не осталось иллюзий.

Винсент мог только мечтать о таких похоронах: его, как настоящего художника, провожают в последний путь товарищи по ремеслу.

Однако запоздалое признание таланта Ван Гога уже не могло заполнить пустоту, приведшую его к самоубийству. Последнее письмо дяди звучит поистине обескураживающе.

Написанные на скомканном клочке бумаги, который обнаружили в кармане его брюк, слова ранят, словно острый нож.

Я не раз тебе говорил, что ты не просто торговец холстами Коро: я всегда считал тебя причастным к созданию моих картин, даже в какой-то мере автором некоторых из них. Несмотря на полную неудачу, постигшую мои полотна, они по-прежнему дышат спокойствием. Это самое главное, что я должен сообщить тебе в тот момент, когда я стою на пороге отчаяния, когда отношения между живым художником и продавцом мертвых стали особенно напряженными. Ради работы я готов рискнуть жизнью — ради нее я и так уже практически лишился рассудка, что поделать! Но ты ведь не можешь торговать живыми людьми — сколько я тебя знаю, насколько могу судить, ты всегда вел себя в высшей степени человечно. Что мне еще остается?

Ван Гог покончил с собой, потому что не смог вынести того, что его картины никому не нужны.

Последняя фраза звучит как обвинение в адрес Тео. Угрожающий вопрос, который оказался страшнее любого оружия, — он надолго лишит сна моего отца и во многом станет причиной его собственной смерти.