Мэрилин Монро - Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой

– Расскажите о своей матери. Не стали ли Ваши первые браки проекцией отношений Ваших родителей?

Но я не знаю, о чем думала моя мама, когда ее забирали в психушку, уж наверное, не о том, каково будет жить мне у чужих людей. Я не знаю, какие отношения были у моих родителей, потому что они не жили вместе, я никогда не видела отца и не знаю, почему они не стали семьей. Может, в этом была ошибка всех работавших со мной? Я придумывала, и мои страхи никуда не девались, потому что эти страхи вовсе не связаны с отношениями между родителями.

Нет, не так, есть два, которые точно связаны с детством. Я очень боюсь одиночества, потому что в детстве была страшно одинока и такой осталась до сих пор. Именно поэтому я просто цеплялась в тех, кто хотел хоть чем-то помочь, как-то поучаствовать в моей судьбе, даже если делал это за мои же деньги. Поэтому цеплялась за статус замужней женщины с Артуром Миллером, мне казалось, что этот брак сможет вытянуть меня из одиночества.

А еще я боялась и боюсь, что так ничего и не смогу, останусь просто крашеной блондинкой с хорошими формами, которую ценят только за эти формы. Боюсь, что меня больше не за что ценить, что сама по себе я ничего не стою и ни на что не способна.

Эти страхи из детства, но чтобы такое сообразить, не стоит долго ходить по кругу, достаточно одного сеанса. Мне не жаль денег, потраченных на лечение, хотя в случае с Крис оно едва не привело к катастрофе – я оказалась в психиатрической больнице (вот третий страх из детства – закончить свою жизнь, как родственники, в психушке).

Марианна Крис стала моим психотерапевтом в начале 1957 года. Уже тогда было ясно, что снова ничего не складывается. Из Англии мы с Артуром вернулись почти врагами, он откровенно презирал меня, с Милтоном Грином тоже началась почти вражда, фильм «Принц и хористка», на который я так надеялась, снимался настолько тяжело морально, что я чувствовала себя развалиной. К тому же Милтон основательно «посадил» меня на всякие таблетки. Он сам пил их горстями – вечером, чтобы уснуть, а утром, чтобы проснуться. Я не рискнула пить по его примеру дилантин, который заставлял мозг усиленно работать, это страшно, но ежевечерне глотала барбитураты и нембутал. Заснуть удавалось редко, никакого облегчения от сна не чувствовалось, словно это не отдых, а проваливание в темную яму…

Не хочу сейчас об этом говорить, но как-нибудь расскажу, что чувствую, пытаясь заснуть, и потом, когда пытаюсь проснуться. Ненавижу ночи, они страшны, а спать днем не могу, достаточно лучика света в комнате, чтобы я проснулась.

Но сейчас не об этом, я хочу рассказать о докторе Крис и своем пребывании в психушке. Мы очень долго топтались на месте, рассуждая о моем детстве, у меня было страшное ощущение, что я хожу по кругу, причем в глубокой, глубокой колее, а она становится все глубже, и скоро за ее краями не станет видно не только остального мира, но и неба тоже.

От меня требовались рассказы о детстве, они были болезненны, якобы эта боль, как нарыв, должна была прорвать, созрев. Нарыв становился все больше, но прорывать не собирался, а во мне росла неуверенность и страх на всю жизнь остаться в этой колее. И я… придумывала события детства, которых не было и быть не могло! По словам доктора Крис, выходило, что, вытащив все негативное, что только могло быть в те годы, я смогу освободиться и разом разорвать все свои страхи и сомнения, чего бы они ни касались.

Не знаю, поняла ли она, что я выдумываю, кажется, не поняла, но я пересказывала страшные случаи, которые происходили с моими знакомыми или о которых просто слышала. Сказались годы, проведенные на съемочной площадке, я легко входила в роль и принималась играть обиженную девочку, которую в восьмилетнем возрасте изнасиловал состоятельный старик-постоялец, или еще что-то подобное, как когда-то в детстве рассказывала о своем отце – Кларке Гейбле. Но тогда надо мной смеялись, а доктор Крис верила…

Никакие страхи и негатив мы не уничтожили, я по-прежнему боюсь одиночества, сейчас еще больше, чем раньше, по-прежнему боюсь психушки и боюсь не состояться.

Зато бесконечные тягостные разговоры пять раз в неделю, не принося облегчения, полностью подчинили меня влиянию доктора Крис. Я уже не могла и дня обойтись без этих тяжелых бесед, беспокойство вместо того, чтобы рассеиваться, только усиливалось. Усиливалась моя зависимость от доктора, боязнь оценки. Кроме ожидания оценки от Страсбергов за какие-то этюды, сыгранные у них на занятиях, я начала переживать и из-за оценки работы над собой со стороны доктора Крис.

Глупо, да? Я платила немалые деньги психоаналитику, чтобы она освободила меня от беспокойств, помогла обрести себя, стать свободной и уверенной женщиной, а Марианна Крис, напротив, ввергала в еще больший страх и зависимость.

Чтобы стать увереннее в себе, я старалась забыть те годы, когда у меня не было ни дома, ни семьи, когда я от всех зависела, должна была всегда и всем угождать и улыбаться. Мне нужно было подтверждение, что я смогу добиться чего-то сама, создам дом и семью, а меня заставляли снова и снова возвращаться в те страшные годы. Наверное, у кого-то и происходило освобождение от страхов и проблем при использовании такого метода, но у меня нет, я все больше замыкалась в своих страхах и выхода не видела.

Кроме того, был страх осуждения и со стороны Крис, и со стороны Ли Страсберга. Я страшно неуверенный в себе человек, чтобы я играла или раскрепостилась, нужны либо полное погружение в роль, как было в «Зуде седьмого года», либо чья-то поддержка. У меня ничего этого не было. Но и сидя перед доктором Крис, я чувствовала себя словно на сцене. Это из-за необходимости «играть» свое детство. Почему-то было боязно не оправдать ее ожидания и сказать что-то не то.

Закончилось все очень плачевно. День за днем оказываясь в ловушке ненужных и тяжелых размышлений, я скатывалась в какую-то пропасть самоедства, самобичевания и самоуничтожения.

Знаете, во что все вылилось? Это произошло позже, но произошло.

Доктор Крис испугалась того, что происходило, и попросту отправила меня в больницу! Они солгали, накачали меня наркотиками и дали подписать какую-то бумагу. Я мало что понимала в том состоянии, цеплялась за Марианну Крис, как за последнюю надежду вылезти из ощущения провала в темноту, и готова была ради этого на все. Но даже сейчас я помню, что разговоры были об отдыхе в больнице, никто не говорил, что меня поместят в психушку!

Как могла доктор Крис, прекрасно знавшая, что моя мать именно в таком заведении провела половину жизни, что мои бабушка и дедушка тоже страдали сумасшествием, что я до смерти боюсь свихнуться и попасть в психиатрическую лечебницу, отправить меня туда, как буйную больную? Да, после известия, что многие считают меня виновницей смерти Кларка Гейбла (хотя он умер просто от перенапряжения), у меня была мысль выброситься из окна. Но разве не дело психиатра помочь пациенту выйти из такого состояния, внушить надежду на жизнь, а не изолировать его в четырех стенах без окон и с прозрачной дверью? Наверное, доктор Крис просто испугалась ответственности и торопилась переложить ее на других, но не лучше ли было просто оставить меня в покое?

Я очень смутно помню то, как оказалась в стенах больницы, зато помню, как меня долго вели какими-то коридорами и за нами с грохотом закрывались двери.

– Где я?

Думаете, ответили? Нет, я для них помешанная, с которой разговаривать не стоило.

Док, это камера, настоящая камера, где окна зарешечены, а дверь стеклянная! И никаких ширм, чтобы спокойно сходить в туалет или помыться, все на виду у персонала. Я никогда не стеснялась наготы, но только не вынужденной. Когда сквозь стеклянную дверь видишь, как по ту сторону собирается персонал, чтобы посмотреть, как я буду сидеть на унитазе или биде, как я сплю или не сплю, но мучаюсь посреди голых стен… очень хочется запустить чем-нибудь в эту стеклянную дверь.

Меня охватил настоящий ужас, ведь случилось то, чего я так боялась, – психушка! Немного придя в себя и осознав, где нахожусь, я просто впала в панику. Найдите человека, даже никогда не бывавшего у психиатра и не имеющего больных родственников, который не испугался бы на моем месте. Перестало хватать воздуха, показалось, что не просто проваливаюсь в черную яму, но и задыхаюсь.

Идиоты-врачи считали меня сумасшедшей. Персонал таращился на меня сквозь стеклянные двери, как на диковинку. Потом я узнала, что доктор Крис поместила меня туда под вымышленным именем как Фэй Монро, но это не помогло, скоро все поняли, что я Мэрилин Монро, и любопытных у двери прибавилось, всем интересно посмотреть на сумасшедшую звезду.

Кажется, я устроила настоящую истерику, требовала выпустить меня: запустила в окошко стулом, чтобы привлечь к себе внимание не любопытного персонала, а хотя бы врачей. Разбитые в кровь кулаки, запущенный в стекло стул привели только к тому, что у меня отобрали все: одежду, сумочку, книги, которые Крис позволила взять с собой, обещая, что я смогу почитать во время «отдыха».