Мэрилин Монро - Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой

Артур сделал еще хуже, он вытащил все мои страхи, облек их в действия и слова и даже продумал дальше. Но он не понял меня и эти страхи, в образе Розлин Миллер показал меня такой, какой видит сам. Получилось нечто тягучее, неудобоиграемое, непригодное для фильма. Артур – прекрасный писатель, когда дело касается передачи чувств и мыслей на бумаге, но он никудышный кинодраматург, то, что блестяще выглядит в повести и даже театральной пьесе, никуда не годится в кино. Даже пьесы переделывают, а уж новеллы тем более. Но переделывать должен тот, кто в этом смыслит. Можно поставить «Старика и море», гениально сыграть, но для этого нужен опытный сценарист, опытный режиссер, опытный оператор и гениальный актер.

Но и гениальный актер не сыграет, если играть нечего. Даже телефонный справочник играть легче, чем написанное Артуром якобы в качестве сценария. Реплики скучны и вымучены, все затянуто; создавая сценарий, Миллер имел в виду нас двоих, нам он и был понятен, а остальные просто скучали. Артур может писать гениальные пьесы, новеллы, рассказы, романы, все, что угодно, но только не киносценарии. Новелла в сотни раз лучше, к чему переделывать уже созданные образы? Артур переделывал до самого конца съемок, доводя образ Розлин до полной негодности. Остальные получились не лучше.

Почему согласился играть Кларк Гейбл, зачем ему, актеру, уже имевшему славу, деньги, огромный опыт, понадобилась вялая, точно подыхающая от жары роль Гая? Не знаю, чем его взял Миллер, но даже участие Гейбла не спасло фильм от провала.

Сами съемки стали кошмаром. Хьюстон, согласившийся снимать фильм, зачем-то потащил нас в пустыню, хотя все понимали, что работать на жаре будет очень тяжело, а у актеров возникнут проблемы со здоровьем. Кларк уже в возрасте, у него больное сердце, но актер глотал виски, невзирая на запреты врачей. Монтгомери Клиф накачивался наркотиками не меньше меня, правда, его за это никто не осуждал… От жары страдали все, даже сам Артур.

Но куда больше мы страдали от того, что вынуждены играть, ведь роль Клифа просто списана с его собственной судьбы, и это жестоко, потому что Клиф несколько лет назад попал в автокатастрофу и у него изуродовано лицо, так же изуродован на родео герой Клифа.

В общем, было ужасно, не хочется даже вспоминать. Артур просто показал нам всем, как он наблюдателен и как умеет этим пользоваться. Скучнейший, тоскливый конфликт пары, которая парой быть просто не может, – Розлин и Гай, настолько они разные, настолько каждый занят своими жизненными ценностями. Вымученное примирение в конце не убедило никого. Понятно, что в образе Розлин Миллер вывел меня, такую, какой видел сам (ни Мэрилин, ни Норма, ни то ни се). А кто тогда Гай? С одной стороны, это сам Артур с его измышлениями и менторским подходом к жизни и людям, несмотря на всю его интеллигентную терпимость, он именно таков. С другой – Кларк Гейбл, играющий роль. И это для меня страшно, Артур словно показывал, что между моей детской мечтой Кларком Гейблом и мной самой нет и не может быть ничего общего! Вот твое место, глупая Блондинка, если хеппи-энд и написан, то звучит фальшиво.

Миллер растоптал мою последнюю иллюзию, доказав, что даже детские мечты Нормы Джин ничего собой не представляют. Нет, он всем твердит, что заботился обо мне, старался ободрить, поддержать, оградить от людей вроде Страсбергов. Если хотел оградить от Страсбергов, то нужно было просто за руку увести из их студии, а не смотреть молчаливо, как я попадаю в полную зависимость от Ли и Полы. Но Артур сначала отстраненно наблюдает, ни во что не вмешиваясь, а потом разводит руками, мол, я же говорил, что будет плохо…

Так во всем, он позволил Хьюстону окончательно выхолостить сценарий, а потом сокрушался по поводу упущенных возможностей. Интеллигент чертов! Сначала долго смотрит, как мне колют наркотик, а потом вздыхает, что это вредно. Если ты понимаешь, то гони в шею всех врачей, собственноручно выброси лекарства, дай пинка Поле, а не сокрушайся. Я ненавидела Миллера за это невмешательство и последующее осуждение! Мне кажется, он будет стоять на берегу, глядя, как я тону, а потом долго рассказывать всем, как советовал покрепче держаться за спасательный круг (хорошо, чтоб его еще и кинул кто-то другой). Он готов поддерживать тех, кто способен идти сам, а тем, кто на костылях, всегда даст дельный совет:

– Не оступись, не поскользнись, ставь костыль ровнее.

Меня обвиняли в смерти Кларка Гейбла, мол, своими опозданиями я заставляла его ждать на жаре по несколько часов, ему якобы было смертельно скучно. Но это не так! То есть я не хочу сказать, что не опаздывала или Гейбл не скучал, просто он был даже доволен затяжкой съемок. Понимаете, по контракту съемки с Кларком Гейблом всегда начинались, а главное, заканчивались минута в минуту, все сверх того оплачивалось отдельно и по сумасшедшему тарифу. Кларку, видно, подсказали, и в контракте он оговорил такое условие, как стоимость сверхурочных, если приходится работать не по его вине. Гейбл талант, он работал прекрасно, был очень пунктуален и получал за мои опоздания 50 000 долларов еженедельно. Согласитесь, неплохая компенсация необходимости дремать в кресле первую половину дня.

Да, в Неваде было очень жарко, всем приходилось потеть и мучиться, но Гейбл же не сидел на солнце, он отдыхал в своей гримерке под вентилятором. Просто не нужно было изображать из себя ковбоя и работать наравне с каскадерами, все же Кларку не двадцать лет.

Конечно, это вовсе не оправдание, в его смерти обвинили меня, а уж Артур и Хьюстон особенно. Миллер выплеснул на меня всю свою ненависть, словно я собственноручно придушила Кларка Гейбла в Неваде. Неужели нельзя просто и спокойно развестись? Он разочаровался во мне? Но ведь и я в нем тоже, почему его разочарование стоит принимать во внимание, а мое нет?

Но если бы жена Кларка Гейбла Кэй считала меня виновной в его гибели, разве позвала бы на крестины их младенца Джона Кларка, родившегося уже после смерти отца? Она молодец, сумела переступить через все нашептывания и сплетни, своим приглашением Кэй показала всем, что не считает меня ни в чем виноватой. Я готова просто носить и маму, и малыша на руках, задарить их подарками, но не только из чувства благодарности, я вообще обожаю детей, а уж сына Кларка Гейбла чувствовала своим младшим братишкой. Глупости? Ничуть, он продолжение обожаемого мной человека.

В этом обожании не было ничего дурного, никакой сексуальности или попытки завести с ним интрижку. С Кларком Гейблом очень легко и душевно работать, несмотря на все тяготы съемок «Неприкаянных». Он безумно талантливый и тактичный человек, вот Гейбл ни за что не сказал бы, что целовать меня все равно что целовать Гитлера, даже если ему это было просто омерзительно. Нет, Кларк сумел бы скрыть свои негативные чувства, чтобы не портить мне настроение и жизнь.

Я не могу говорить о Кларке Гейбле в прошедшем времени. Он просто уехал на съемки и скоро вернется. Когда я сказала об этом Кэй, она расплакалась:

– Мне кажется так же. Хотя и похоронила Кларка…

– Ничего подобного! Это был его экранный образ в «Неприкаянных». Омерзительный фильм, который стоило бы похоронить вместо Кларка.

Удивительно, Док, люди, которые близко знакомы или знакомы со мной едва, делятся на три категории. Одни, и таких большинство, считают глупой фигуристой блондинкой, ни на что не способной, которая только и годна, чтобы демонстрировать свое тело и вызывать сексуальное возбуждение.

Сбылась мечта сыграть с Кларком Гейблом

Другие, их много меньше, они знакомы со мной ближе, знают, что я на многое способна, но при этом считают, что не способна сама, без чьего-то руководства и опеки. Такие воспринимают меня маленькой, заблудившейся в жизни девочкой, которую нужно крепко держать за руку и вести за собой. При этом хорошо бы и глаза завязать, чтобы не задавала лишних вопросов вроде «куда ведет эта тропинка?», «почему она узкая?», «мы движемся вверх или вниз?». Мои наставники сначала долго и серьезно учат меня, как делать каждый шаг, а потом презирают за то, что поступаю только по их подсказке. Иногда они даже сами не понимают, что крепко берут за руку, не позволяя шагнуть хоть чуть в сторону, но при этом требуют самостоятельности и корят за ее отсутствие. Откуда возьмется самостоятельность у человека с завязанными глазами, вынужденного на каждом шагу спрашивать, туда ли он ставит ногу? Только если шагнуть, забыв об осторожности, пусть и в пропасть.

Но если я только заношу ногу, чтобы сделать такой шаг, раздаются крики:

– Остановись! Ты не знаешь, куда идти!

Я инвалид, мои ноги переставляют, мои руки передвигают, мне подсказывают слова и действия, поступки и мысли. Нет, я не инвалид, а марионетка, вынужденная каждую минуту поступать по воле моих кукловодов. Когда понимаешь это, становится страшно. Получается, что я ни на что не способна сама по себе? Я не способна играть без подсказки сначала Наташи Лайтесс, потом Полы Страсберг, не способна сама понять роль, сама произнести реплику, сама почувствовать, что именно должна выразить в сцене.