Сергей Мокрицкий - Путь христианина

Начальник жандармерии, некий немецкий офицер Калюба вместе с переводчиком, польским немцем и с украинскими полицаями приехали в Дыковыны, чтобы освободить жителей села от коммунистов.

Арестовали всех братьев, упомянутых в списке. У тех в селе было много неверующих родственников, которые подняли шум. Но на них никто не обратил внимания, ведь заявление было от авторитетных лиц.

Жестокой была расправа с коммунистами: приговор должен был быть приведен в исполнение на месте. Но прежде братьев заперли в чулане, так как дело близилось к обеду.

Переводчик пошел к своему знакомому, польскому немцу Киршнеру, который был учителем в Дыковынах. Киршнер удивился, как тот оказался у них в селе. На что переводчик рассказал, зачем приехал – произвести чистку.

Киршнер удивился:

– Чистку от кого?

– От коммунистов.

– У нас нет коммунистов.

– Как нет? Вот их список, – и подал его Киршнеру.

– Это не коммунисты, а верующие, хорошие люди.

– Это ты так считаешь, а священник и церковный староста утверждают другое.

– Что вы будете делать с ними?

– После обеда расстреляем.

– Ты не должен этого допустить, – воскликнул Киршнер.

Переводчик согласился помочь, если Киршнер сам поговорит с Колюбой, но предупредил, что с Колюбой шутки плохи, сказав: «Если это только твое предположение, это может стоить тебе жизни».

Киршнер сам поговорил с Колюбой. Тот, выслушав, велел полицаю привести священника и старосту и взять им с собой Библию. Когда они пришли, привели и братьев, сидевших в чулане. Колюба отсчитал патроны по числу братьев и положил их отдельно от двух патронов, приготовленных для священника и старосты.

Колюба велел священнику: «Клади руку на Библию и присягай, что эти люди – коммунисты». Священник увидел Киршнера, который симпатизировал Свидетелям Иеговы, и понял, что дело принимает для него плохой оборот. Он не стал присягать на Библии, а упал в ноги офицеру и стал целовать его сапоги.

Тогда Колюба понял, какие это коммунисты, и пнул священника ногой. Потом ударил его плетью, сказав при этом: «Вас я должен по закону и справедливости расстрелять, но не сделаю этого, потому что у меня есть уважение к священническому сану. Пошли вон отсюда!» Отпустил он также и братьев.

Священник и церковный староста со стыда и боязни расправы от прихожан подались в бега. К утру в Дыковынах их уже не было.

В 1944 году немецкая армия отступила и вернулась советская власть.

Русские произвели поголовную мобилизацию мужского населения в Красную Армию. Из мужчин остались только старики да подростки, такие как я. В то время мне было 15 лет. Все наши братья, в том числе и мой отец, были призваны в армию. Они были решительно настроены сохранять нейтралитет.

Отец, уходя, подозвал меня к себе и сказал: «Смотри, сынок, оставляю тебя за старшего. Сам держись истины и заботься о других в семье. Тебя, наверное, минует моя участь, потому что, думаю, война скоро кончится. Со мною же не знаю, что будет, но я твердо решил быть верным Иегове: оружия в руки брать не стану. Молись за меня».

Отца, и вместе с ним сотни местных братьев, осудили за отказ служить в Красной Армии на десять лет лишения свободы. Они отбывали срок наказания, в большинстве своем, в лагере, в Горьковской области, станция Сухо-Безводная. Письма оттуда приходили редко.

Не получилось так, как думал отец: скоро мобилизация коснулась и меня.

До этого времени все мы (я, мама, брат и сестра) посещали встречи собрания, на которых присутствовали только старики, сестры и несколько подростков.

Как-то сестра Паличук Кристина на встрече собрания обратилась к сестрам, говоря: «Сестры, есть у нас здесь несколько подростков, наших детей. Мы их должны учить, но и должны слушаться их, потому что они ходят в брюках, а мы в юбках». Сестры дали нам полномочия заботиться о собрании, ведь других братьев не было.

Тогда считалось, что если ты посещаешь собрания и проповедуешь, значит, являешься Свидетелем Иеговы. Крещению не уделялось первостепенного внимания.

Я старался служить Иегове, заботиться о собрании, просил у Бога знания и сил, чтобы помогать другим и самому оставаться верным.

Наступил 1945 год. Война еще не закончилась, и я получил из военкомата повестку на допризывное обучение. Ведь я был 1928 года рождения.

Были назначены день и место, куда собрали всех допризывников. Среди нас кроме меня был еще один брат из соседнего собрания, Михаил Войцеховский.

Офицер в звании лейтенанта подал команду: «В строй по четыре становись!»

Я остался сидеть вместе с пятью односельчанами. Офицер прикрикнул: «А вас, что, не касается?». Тогда четверо побежали в строй, а пятый (Макар Добраньский) остался сидеть со мной. Неподалеку в сторонке стоял и Михаил. Страха у меня не было, я почувствовал уверенность и спокойствие.

Тогда лейтенант обратился лично ко мне: «Тебя это не касается?» На что я ответил: «Я в строй не встану!» Он рявкнул:

– Ты хотя бы встань перед советским офицером!

– Я не военный.

– Тогда встань перед старшим по возрасту.

Поднявшись, я извинился.

– Ты почему в строй не становишься? – спросил меня офицер.

– Я – Свидетель Иеговы, поэтому сохраняю нейтралитет, – ответил я.

Он тогда обратился к стоящему рядом моему односельчанину, Макару Добраньскому: «И ты такой же?» Тот ответил: «Да».

Пока разгневанный офицер разбирался с нами, к нам присоединился Михаил.

– И ты такой же? – спросил его лейтенант.

– Да, – ответил Михаил.

Этот разговор происходил на глазах всего строя. Офицер понял, что мы можем отрицательно повлиять на остальных, и решил нас изолировать, отправив в военкомат для дальнейшего перевоспитания.

Во время длительной беседы с лейтенантом я как-то произнес, что у меня нет врагов. «Ах, нет врагов? Пойдем, посмотрим, есть ли у тебя враги», – сказал офицер.

Нас завели в неотапливаемую комнату и приказали раздеться донага. Мы остались, в чем мать родила. В комнате было холодно, от чего на теле появилась «гусиная кожа». Нас била дрожь. Была осень, комната не отапливалась. Казалось, даже на улице было теплее.

Я обратился к Макару: «Макар, ты серьезно решил?» Он ответил: «Да». Тогда я продолжил: «Братья, давайте будем молиться и просить Иегову, чтобы Он дал нам сил устоять в испытаниях. Будем молиться, каждый про себя». Мы так и сделали. Это была не просто молитва – это была мольба.

Офицер военкомата минут через десять заглянул в комнату и застал нас молящимися.

Молитва придала нам сил: мы перестали ощущать холод, куда-то пропала дрожь. Вся процедура воспитания продлилась примерно 45 минут. Чего от нас конкретно ожидали, мы так и не поняли. Но было ясно одно: того, чего они хотели, не получили.

Еще немного продержав нас в военкомате, офицеры поняли, что воспитательные меры не дают эффекта, и решили передать наше дело в Министерство внутренних дел (МВД). Здание МВД находилось неподалеку. Туда нас привел работник военкомата, с предписанием провести с нами, как они это называли, «процедуру знакомства с винтовкой».

«Знакомиться» мы не захотели. Нас убеждали, нам грозили, нас били. Били, пожалуй, больше.

Больше всего доставалось Макару за причину, по которой он не будет брать в руки оружие. Она состояла в том, что Христос сказал: «Кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет». Других аргументов у него не было. Мать Макара и его сестры были баптистками, а отец с братом – православными. Кем был сам Макар, трудно сказать. Он был настроен не идти в армию. Когда мы, как Свидетели Иеговы, отказались обучаться военному делу и брать в руки оружие, он присоединился в этом к нам. Поскольку Макар, кроме одного библейского стиха, ничего не знал, офицер МВД догадался, что он не Свидетель Иеговы, а просто к нам примкнул. Считая, что Макара можно перевоспитать, его били больше всех. Но тот выстоял.

Думая, что я оказываю влияние на Макара и Михаила, офицер МВД решил меня припугнуть. Пользуясь моей юридической неграмотностью, решили инсценировать мой расстрел. Тогда я не знал, что, чтобы расстрелять человека, необходимы были арест, следствие, суд, приговор, а только затем исполнение.

Меня вывели во двор, поставили под дерево, на моих глазах зарядили пистолет. Офицер скомандовал: «Кругом!»

Обдумав все, что произошло в течение дня, и не найдя ничего, за что я мог бы упрекнуть себя и навести позор на Бога и организацию, точно зная, что буду воскрешен, я не стал отворачиваться и твердо сказал: «Стреляй!»

Он с силой повернул меня лицом к дереву, хотя я сопротивлялся. Долго клацал пистолетом и, поняв, что спектакль не принес результата, ударил меня рукояткой пистолета в затылок. Я потерял сознание.

Как долго я пробыл в таком состоянии, сказать трудно. Первая мысль, появившаяся в голове, когда я пришел в себя, была: «Жив ли я? Если я размышляю, значит, жив».