Павел Лавут - Маяковский едет по Союзу

После вечера Маяковского окружили артисты «Синей блузы»[6].  Маяковский пригласил их на поплавок. «Синеблузники» жаловались: нет репертуара — мало пишут, не интересуются «малыми формами».

— Почему вы «малая форма»? — сказал Маяковский. — По-моему, вы большая форма. Ведь эстрада — самое доходчивое из искусств, не считая кино. А Большой театр, вы думаете, от одного названия — уже большая форма? Я считаю это неправильным. Вы — самая большая форма!

Разговоров хватило надолго, не заметили, как минула полночь.

Когда подали счет, Маяковский — тоном, не допускающим возражений:

— Довольно, товарищи, довольно, я плачу. А теперь я провожу вас домой, и на этом «дикий кутеж» будем считать законченным!

«Синеблузники» жили далеко, дороги хватило на добрый час — в гору, почти до Ливадии. Когда вернулись, уже брезжил рассвет.

Вскоре Маяковский написал для эстрады гротеск «Радио-Октябрь». Возможно, эта встреча ускорила осуществление его замысла. Премьеру приурочили к 9-й годовщине Октября.

Умер Дзержинский.

Эта весть потрясла Маяковского. Он не находил себе места, отказался выступать в ближайшие дни…

Наконец, отложенный вечер состоялся, но прошел он серьезное, строже, чем всегда. И без того подавленное состояние в день траурного известия усугубилось тяжелой сценой: знакомый Маяковского (директор гостиницы «Россия»), бывший чекист, больной острой формой туберкулеза, узнав о смерти Феликса Эдмундовича, упал в обморок на мраморной лестнице гостиницы, разбив при этом в кровь голову. Все это произошло на глазах Владимира Владимировича.

Через год в поэме «Хорошо!» появились строки:

«Юноше, обдумывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь — „Делай ее с товарища Дзержинского“».

А вскоре Маяковский написал стихотворение «Солдаты Дзержинского», посвятив его Валерию Михайловичу Горожанину.

Владимиру Владимировичу очень понравился Гурзуф — роскошный парк, уютный клуб посреди парка и, конечно, домик Пушкина!

— Сюда входил сам Пушкин, — сказал он у парадной двери. — А куда выходил — не знаю. Возможно, убегал по ночам через черный ход.

Он внимательно и с явным удовольствием разглядывал домик, фантазируя:

— А вдруг вышел бы к нам Александр Сергеевич и попросил разрешения прийти сегодня на мой вечер? Я просто не знал бы, куда деться…

Из всех близлежащих к Ялте курортов Маяковский был особенно доволен санаторием ЦК КП(б) Украины «Харакс» и гурзуфским военным клубом. Здесь собрались квалифицированные слушатели. Приятно удивила Маяковского и расценка мест в военном клубе, посторонние платили в среднем полтора рубля за билет (для них было отведено ограниченное число мест), комсостав — тридцать копеек, а красноармейцы — бесплатно.

Покидая клуб, он сказал:

— Приятно выступать перед нашими бойцами и командирами.

Вслед за нами до моря шли два красноармейца. Они предложили проводить Маяковского до Ялты. Он возразил:

— Вам нужно отдыхать, набираться сил — для этого вы сюда и направлены.

Возвращаясь на моторке в Ялту, он вспомнил встречу в военном клубе и двух красноармейцев:

— Всегда буду здесь выступать. Люблю такие вечера!

Мы встретились у подъезда воронежской гостиницы, на главной улице города. В руках у Владимира Владимировича два больших пакета.

— Что это у вас?

— В главном — четыре бутылки Абрау.

— Зачем так много?

— А вам какое дело?

— Да на одного многовато.

— Вижу, что вы в этом ничего не понимаете. А вдруг придут, чем будешь угощать? А о дороге до Ростова забыли?

Он оказался прав. В гостинице его уже дожидались. Маяковский любил угощать: фрукты — всегда горой, коробки конфет (которых он сам почти не ел)…

На вечере в Воронеже — много записок. Среди них и язвительно-хулиганские. Часть из них Маяковский оглашал и парировал.

Еще месяц назад, в Екатеринославе я предложил ему собирать записки: тогда же после вечера он аккуратно завернул их в газету и положил в чемодан. Коллекция записок быстро росла.

Здесь, в Воронеже, были и такие:

«Любили ли вы когда-нибудь девушку и какова была ваша любовь? Простите».

«Поэт Владимир Маяковский. Открой нам правду, почему ты здесь прочел нам стихи в рифму, а в газете пишешь какую-то мифу, там всегда неразбериха, и ни одного нет рифмой акростиха, тогда как для любителя читать можно такой работой душу измотать».

«Как вам кажется Воронеж после Нью-Йорка и других городов?»

«Хоть вы уже и хвастаетесь своей близостью к Пушкину, но до его вы и в несколько лет не дойдете».

«Почему вы не пустили в продажу свои сочинения и фотограф. карточки? Они здесь хорошо бы разошлись, и вам бы плюс: дальнейшему кругосветному путешествию».

Ответы на эти записки не запомнились. Приведу другие. Например:

«Почему вы называете себя пролетарским поэтом? Разве вы пролетарского происхождения?»

Маяковский:

— Нигде не сказано, что пролетарский поэт должен быть пролетарского происхождения. Я знаю некоторых писателей далеко не пролетарского происхождения. Но они числятся пролетарскими и состоят даже членами РАППа. Я же лично не собираюсь скрывать свое происхождение, тем более что оно никак не влияет на мое творчество. Из моего происхождения я себе дворца не выстроил. В поэме «Про это» у меня есть такие строчки: «Не простой… (В поэме „Про это“ — „столбовой“, но читал Маяковский: „не простой“)… Не простой отец мой — дворянин, кожа на моих руках тонка. Может, я стихами выхлебаю дни, и не увидав токарного станка».

«Тов. Маяковский, чем объяснить, что вы в центре всего ставите свое „я“?»

— В центре как-то заметнее, — улыбнулся Маяковский. Потом серьезно: — А главное, вам надо раз навсегда запомнить, что «я» — это гражданин Советского Союза. «Я» — это бывает условно. И наконец, почему же в тех случаях, когда я говорю о себе или от своего имени, говорить, скажем, от вашего?

«Группа студентов убедительно просит вас продекламировать „Сволочи“».

— Я не декламирую, а читаю. Это старое стихотворение. Вместо него я прочту вам более новое. (Под декламацией Маяковский разумел ложный пафос, сентиментальность, напыщенность. Многие еще до сих пор не могут отрешиться от этого слова, хотя в наши дни оно отдает анахронизмом.)

«Почему другие поэты не занимаются писанием рекламных лозунгов?»

— Я им тоже говорил об этом, — указывая на зал, как бы адресуясь непосредственно к автору записки, резко бросает Маяковский. Раздался бурный смех и рукоплескания.