Юрий Софиев - Синий дым

Земное счастье. Лето. Тишина.
Медлительное облако над садом.
Чуть пламенеющая даль видна.
Ты рядом — больше ничего не надо.

Как будто не было обид и зла,
Все эти годы с радостью приемлю.
В густом овсе кричат перепела.
На что ещё мы променяем землю?

Я большего не жду и не ищу,
Хоть каждый миг всегда сулил разлуку…[6]
И матовую от загара руку
Роняешь ты в высокую траву.

Сквозь шумы автомобилей,
Чириканье воробьёв.
Сквозь всё, что мы позабыли,
Мне вспомнилось имя твоё.

Где ты? — в Нью-Йорке, в Шанхае,
В Калифорнии или в Москве?
…Мы любили с тобою в мае
Ходить по свежей траве.

Почти ничего не осталось
От прошлого. Даже сны
Концом своим и началом
Уходят в годы войны.

И как в обречённости некой
У страшных снов мы в плену,
Потому что нельзя человеку
До конца позабыть войну.

А в то безмятежное лето
Мы жили в доме большом.
Стрелял я из пистолета
И ездил с тобой верхом.

Свод потолка и холоден и крут,
Холсты картин давным-давно поблёклых,
Но той же райской радостью цветут
Средневековые цветные стёкла.

Заснул Адам под деревом в саду.
Склонился змей и искушает Еву.
И вот уже Архангел, полный гнева,
На землю гонит, к бедам и труду.

А грешников поджаривают бесы.
Склонясь над яслями, мычат скоты…
И с башенной огромной высоты
Поплыл удар густой и полновесный.

Перекрестились женщина, солдат…
Века, века о том же — о пощаде.
С такою же надеждою во взгляде…
И так же исчезают без следа.

Как грустно, что не существуют черти,
Как грустно, что не крестится рука.
Какая это мутная тоска,
Так унизительно искать бессмертья.

Вот если б мы уехали с тобой
Сейчас в Италию или в Египет,
Или шумели бы над головой
В Австралии гиганты эвкалипты,

Или волны ленивый, мерный всплёск
Мы слышали, и красных сосен пенье,
Или под стук ритмических колёс
Дремали бы в блаженнейшем томленье…

По улицам весёлых городов,
Мы, крепко взявшись за руки, как дети,
Бродили бы, без мыслей и без слов,
Бродили бы — всё позабыв на свете.

Как стало б на душе у нас светло.
От сердца бы всё горе отлегло.
Но в этой жизни счастье слишком редко.
Мы задохнёмся в нашей душной клетке.

Предайся радости, а не печали
И сделай надпись на моём гробу:
«Благослови высокую судьбу,
Мы бедствия и странствия узнали».

— Всё это так. — С усилием сжимаешь
Бескровный рот. А я? — и след простыл!
И даже ты ведь так и не узнаешь,
Как я томился, бедствовал, любил.

Всё выпито. Последняя, пустая
Бутылка убрана. Уже рассвет.
Летит обыкновенная, дневная,
Земная жизнь — навстречу и в ответ.

Выходим мы на улицу глухую.
(Чуть обозначен город по утрам).
Друзья мои, подумайте, какую,
Какую жизнь поднять хотелось нам!

Она ещё в рукопожатье каждом.
…Всплывает шар. Плывёт в тумане влажном.
Из чёрных труб густой клубится дым.
И грохот утренних телег по мостовым.

Жизнью мужественной, настоящей
Каждый каждому поможет жить.
В бедствиях, в паденьях предстоящих
Только б верному не изменить!

Вот мы расстаёмся утром рано.
День начнётся — всё пойдёт в разлад.
Сохраним же верность без изъяна
Человеческому слову: брат.

От загара и от ветра бурый,
Над волнами ты имеешь власть.
Днём работаешь — толково, хмуро
Чинишь ты разорванную снасть.

Ну, и я, старик, тружусь до пота
Под немолчный и глухой прибой.
Ты смеёшься над моей работой
И качаешь белой головой.

О тебе я думаю: счастливец.
Ты в мой труд не веришь — блажь и ложь.
Думаешь: «бездельник и ленивец»,
Помогать тебе к сетям зовёшь.

А когда угаснет день несносный,
Труд дневной и мы доволочим,
Приходи на дальние утёсы —
Посидим, покурим, помолчим.

Это было в сентябре, на хуторе.
(Боже мой, какие были дни!)
Ты возилась с глиняною утварью,
Были мы на хуторе одни.

В тёплый полдень шли тропинкой узкою.
Огородами мы шли к пруду.
И стояла осень — южно-русская.
Это — в девятнадцатом году.

Были мы тогда ещё беспечные —
Даже улыбалась ты во сне.
Близкое, родное, человечное
В осени. Звериное — в весне.

И я помню, в странном просветлении
Обернулась и сказала ты:
«Господи! Как я люблю осенние
Грубые, деревенские цветы».

Нам трудно жить с растерянным сознаньем.
Нам трудно жить без настоящих дел.
Быть может, одиночества удел
Судьбой дарован нам, как испытанье.

Мы изменить не в силах ничего.
И может быть, и изменять не нужно.
Не утешает ровно никого
И наша утешительная дружба.

И с каждым днём, и с каждым новым годом
Теряем тех, с кем было по пути.
А нашу вынужденную свободу
Всё безотрадней, всё трудней нести.

С отчаяньем, иронией, сомненьем,
Друг дорогой, почти не стоит жить.
Почти угадываем, в чём спасенье,
Но нет ни сил, ни мужества любить.