Юрий Софиев - Синий дым

За расточительность в какой-то час
Мы платим поздней горькою заботой.
Наш долг по беспощаднейшему счёту
Жизнь одиночеством взимает с нас.

Мучительный, счастливый плен Эрота
Судьба нам предназначила в удел.
Я каждый миг сносил, как пчёлы в соты —
Чтоб мёд воспоминаний загустел.

Со щедростью слепой и неразумной
Развеяли мы счастье на ветру.
И есть ли смысл в той полуправде умной,
Что в поздний час пришлась нам ко двору?

Ничего не вернёшь, ничего не поправишь,
Ничего не расскажешь и не объяснишь.
Ни к чему болтовня о «сиянье и славе»,
Даже вовсе не где-то там… вовсе не спишь.

Без следа. Без надежды на отклик и встречу.
Только книги и вещи живое хранят.
Эта рана — ее никогда не залечишь —
Беззащитная голая совесть моя.

И над жизнью твоей — так нелепо истлевшей,
И над жизнью моей, уж не нашей весной,
Веет ветер, с далёких морей залетевший…
Плющ зелёный и розы на глине осевшей.
Крест дубовый, сколоченный верной рукой[11].

Белая косынка в коридоре,
В тишине, склонилась над столом.
Сумрак колыхающийся спорит
С желтоватым световым пятном.

Издалёка грохот нарастает.
Прогремит и стихнет за окном.
И грохочет в воздухе ночном.
Поезд из Бретани!

— Помнишь, море?
Бешено летящее на мыс?
В этом торжествующем просторе
«На краю земли» стояли мы.

Мы мечтали в будущем июне
Снова слушать этот рёв и вой!
Это… это было накануне
Страшной катастрофы мировой!

И теперь страна иная снится,
Только к ней заказаны пути.
Если б через горы и границы
По снегу, пешком, босым дойти!

Вот нищий ждёт с протянутой рукою,
И нам при нём в довольстве жить нельзя.
И век наш виснет тучей грозовою,
Борясь, страдая, гневаясь, грозя.

Не нам жалеть о гибнущем покое, —
Покоя мы не знали никогда!
Там, где случайно соберутся двое
Во имя лучшего — спешим туда!

С упрямою и твёрдою надеждой
В неясную ещё мы смотрим даль.
И ветер будущего, ветер свежий
Летит в лицо, и прошлого не жаль.

Так мы стоим с раскрытою душою,
Приветствуя эпохи грозный бег.
Лишь человеческою теплотою
Мы озарили беспощадный век.

Беспредельно холодный простор
Атлантического океана.
Силуэт фиолетовых гор.
Гаснет день по-осеннему рано.

Запоздалые чайки спешат
К берегам. Утихает природа.
И огромный пылающий шар
Опускается медленно в воду.

«Порт Ла Рошель» — с ветрами спорит
Века чугунная плита.
Две белых башни, что на взморье
Стоят на страже у порта.

Здесь каждый дом и каждый камень
И кровь, и беды затаил.
Здесь мера — гугенота пламень
В дубовый стол кинжал вонзил.

— «Мы будем биться! Биться на смерть!»
Рукой коснулся я стола.
В дни исторических ненастий
Безумцев храбрость не спасла.

Развязный гид толпе туристов
Безбожно врёт об именах
Нотабилей или магистров,
Чей здесь хранится бренный прах…

И мы с тобой бродили тоже
По этим улицам ночным.
И ветры времени изгложут
И наши тени, наши сны.

А там, за каменной стеною,
Шумит прибоем океан,
Чудесной манит синевою,
Виденьями далёких стран.

Стоит овеянная былью,
Легендами былых веков.
И к ней летят цветные крылья
Рыбачьих вольных парусов.

Шумит вода у мельницы высокой
И лунный блик трепещет на волне.
У омута высокая осока
Под ветром слабо шелестит во сне.

Германия. Вздымает замок древний
Две каменные башни в высоту.
И в лунном мареве стоит деревня,
И мы стоим на каменном мосту.

Течёт вода. Течёт вода под нами.
Взволнованно растут из глубины
И множатся с нелёгкими годами
Виденья мира, беды, радость, сны.

Кому понадобилось, чтобы снова
Чужая юность мучила меня?
И так томительно в лесу еловом
Грибами пахло на исходе дня?

Кому понадобилось, чтоб дрожала
Горячая рука в моей руке,
И чтобы ты, почти в бреду шептала
Слова на чужеродном языке?

Древний, изъеденный ветром гранит.
Синь и воздушный простор океана.
Крест одинокий над морем стоит —
Мы на могиле Шатобриана.

…Тяжко ложились на узкие плечи
Гордость, тоска, одиночество, честь.
С этого берега в пасмурный вечер
Гнал его ветер, куда-то, бог весть…

Ты мне сказала, прервавши молчанье:
Все, кто нужду и беду испытал,
Все, кто был послан судьбою в изгнанье,
Все, кто скитанья судьбою избрал,

Все, кто дорожною пылью дышали,
Ставили парус, садились в седло,
Все, кого солнце дорожное жгло, —
Все эти люди нам братьями стали.

Кто-то им щедрою мерою мерил,
Каждого щедро бедой наградил…
В спящей Флоренции Дант Алигьери
Кутался в плащ и коня торопил…

Ты оперлась на меня. Перед нами
Вспугнутой птицы сверкнуло крыло.
Дни эти стали сочтёнными днями
В древнем разбойном гнезде Сен-Мало.