Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

Может, в этой витрине выставлены именно те рога, которые неизвестный охотник срезал с того тура? Или, может, вчера к столу вынесли его рога? На свете бесчис­ленное множество рогов, поди узнай, которые чьи, но какое это имеет значение? Все они — добыча Чорла, им срублены с безответных и беззащитных животных и привезены в город на продажу, похищены со Сванэтского Кавкасиони, с Карачая, с гор Балкарии или Дагестана и бог весть еще откуда. Везде и всюду развелись эти Чорла. Когда мы были на Тянь-Шане, и там столкнулись с подобным. Из-за турьих рогов и рогов архара была целая драка. Это когда мы подня­лись, чтобы спустить тело Илико[26]. Да, и такое было... А теперь суди сам, могу ли я после всего спокойно смо­треть на отполированные, оправленные в серебро или какой другой металл турьи рога? Всем и каждому этого не объяснишь, иному мои переживания покажутся смешными, а я — сентиментальным, он только посме­ется в душе: «Э, Миша, ты, словно Миндиа[27], над такими вещами размышляешь, это тебе не подобает ведь ты — человек скал...» Может, и ты не разделяешь моих чувств? — Михаил устремил на меня испытующий взгляд.

Мы отошли от витрины и тем же неспешным шагом молча продолжали наш путь. Я думал над Мишиными словами. Кто же он, в конце концов,— Тигр скал или Миндиа? Как уживались в нем душевная мягкость, чувствительность — и твердость характера, и все те черты, которые делали его Тигром скал?..

— Знаешь, что я хочу сделать? — заговорил вдруг Михаил, прерывая мои размышления.— Вот когда я вернусь из Италии, отправлюсь в Сванэти и, как дела­лось в старину во время каких-либо несчастий, по звону колокола соберу Львиное ущелье, подыму, при­зову всех, у кого сердце болит за родной край. Соберу в Сэти, во дворе церкви Джураги, и напомню, как любили наши предки всех животных — домашних и диких, как бережно к ним относились. Пусть вспомнят древние охотничьи заветы, заветы гор: «Не убивай больше двух. Не убивай самку тура. Не подними ружья до месяца Гиоргоба...» Так исполнится завещание Бело­го старца... И еще скажу людям: отныне давайте винные сосуды выделывать из дерева, как когда-то, по дедовским обычаям, старинные кружки. Для этого нужно очень мало — ольховое дерево, топорик, дексель и немного старания... Когда я вернусь из Италии, я обязательно сделаю это... 

В Сванэти говорят о горовосходителях: они стремят­ся к заоблачным высотам, чтобы проложить дорогу к солнцу, к лучезарному девятиокому светилу, которое всем равно светит и равно приносит счастье. Они ищут счастье и борются со смертью.

А когда кто-то из них погибал в горах, о нем гово­рили: он умер прекрасной и чистой смертью...

До отхода автобуса у меня оставался еще целый час. Я решил воспользоваться случаем, заглянуть в альпклуб, повидать Михаила. Ведь он на этих днях отправлялся в Италию, и, возможно, вернувшись из своей командировки, я уже не застану его в Тбилиси.

В альпклубе было, как всегда, людно. Здесь я увидел многих альпинистов, коллег и друзей Михаи­ла — Тамаза Баканидзе, Рому Гиуташвили, Джулвера Русишвили, Отара Хазарадзе, Аги Абашидзе и других. Все говорили об одном и том же — о предстоящей поездке в Италию. Увидев меня, Михаил извинился перед товарищами и вышел со мной в парк. Он пока­зался мне усталым и слегка грустным. К тому же был небрит, оброс бородой, и седина вдоль шрама на лице придавала ему вид немолодого человека.

— Я еду в командировку,— сообщил я и тряхнул дорожной сумкой, давая, понять, что нахожусь уже в дороге.

— А-а, пришел попрощаться?

— Так получается,— я улыбнулся.

— Давай провожу тебя к автовокзалу, и побеседуем по дороге.

— Поменяемся ролями?

— Я тебя в долг провожу,— улыбнувшись, пошутил он.— В следующий раз ты проводишь меня.

— Когда вы собираетесь?

— Через неделю мы должны быть в Москве. Оттуда вылетим, вероятно, двадцать пятого июня.

— Знаешь, Минаан, что за необходимость меня провожать... Давай лучше присядем тут где-нибудь и поговорим. Все равно времени у меня мало...

— Я знаю короткую дорогу. Пройдем по этой аллее до конца парка к обрыву, а там по тропинке спустимся прямо на набережную, как раз к автовокзалу.

— Альпинисты и тут не могут без тропинок, да?

— Тропинки? Тропинками ходят туристы, а альпи­нисты — люди звериных троп. Помню, когда я был маленький, мне страшно нравились туристы, я долго-долго смотрел им вслед, пока они шли, вытянувшись цепочкой, то пропадая из виду за поворотом дороги, то появляясь вновь, словно журавлиная стая. Шли они обычно с севера по цайдерской дороге... Что правда, то правда, в детстве туристы очень нравились мне, туристы и туризм.

— Ты никогда не говорил об этом. А потом что, разочаровался?

— Нет, понимаешь, туризм — это лишь одна сту­пень. Для многих альпинизм начинается с туризма. Для нас, горцев, это забава. Ведь в действительности любой горец сто раз турист. Что с того, что им не дают значков ГТО!.. Но для студентов, служащих или рабо­чих, вообще людей равнины, туризм — великолепная штука, гораздо больше, чем приятное времяпрепровож­дение.

Михаил шел впереди. Я не однажды ходил с ним в горах, и всякий раз меня восхищала неповторимая, совершенно особая красота его сильных, точных, цеп­ких движений. И сейчас вот, идя за ним по этой город­ской тропинке, спокойной, утоптанной, все равно что хо­роший асфальт, я с удовольствием наблюдал, как он спускался своим пружинистым, эластичным, и вправду тигриным шагом.

— Помнишь, ты мне читал стихотворение в тот вечер, о войне,— он приостановился и почесал лоб.— Я думал о нем, и мне показалось, что мысль не совсем верна... не знаю, конечно, может, я ошибаюсь...

По правде говоря, я удивился, когда он вспомнил про стихи. У него были другие увлечения, стихи ни­когда его особенно не интересовали. Хотя, вероятно, поэзия была близка его внутреннему миру.

— Что ты имеешь в виду? — попытался я уточнить.

— Ты вот говоришь там, что война пожирает людей и поэтому многие не доживают до старости. Но разве только война? А наша повседневность со всеми ее противоречиями и сложностями, а болезни, а миллион всевозможных иных причин...

«Это он опять про Михо... Не может примириться с его гибелью,— промелькнуло у меня в голове.— Михо и другие товарищи, которые навеки остались в го-pax... Сейчас он скажет о них».

— Вот Михо... Да и не только Михо, другие то­же — Илико, Джумбер, и Тэмо, и еще многие — разве они погибли на фронте, на войне? — он смотрел на меня в упор блестящими глазами, словно от моего ответа что-то зависело.