Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

  Я немного поработал с крестьянами на косьбе. Как они были удивлены, что я умею хорошо косить».    В тот вечер они долго беседовали — Армандо и Миша. Хозяин между прочим заметил:

— Вот вершина Су-Альто и вправду великолепна. На Су-Альто поднялась двойка французских альпинистов Ливанос — Габриэль. После них никто не смог ее покорить.

У Миши посветлело лицо, и он сказал:

— У меня был дядя, бесстрашный горовосходи­тель, альпинист Габриэл Хергиани. Я поднимусь на Су-Альто, и пускай отныне, говоря о Су-Альто, вспоми­нают двух Габриэлов — французского Габриэла и Габриэла Хергиани из Грузии!

Четвертого июля ранним утром Михаил Хергиани и Вячеслав Онищенко вышли на Су-Альто.

Внизу, у подступов, собралось множество народа. Восходители были уже на такой высоте, откуда бо­лельщики казались не больше горошины. Не слышно было им и жужжания кинокамеры, которая запечатле­вала на пленке каждое их движение.

Связку вел Михаил. Он шел быстро, вольно, легко. Движения его, как всегда, были уверенны, точны, пора­зительно пластичны и цепки. Поистине тигриными прыжками перепрыгивал он через трещины, с уступа на уступ. Вячеслав отлично обеспечивал тыл. Он почти полностью перешел на страховку.

Вот она, гладкая отвесная скала...

Миша тщательно укрепил страховочную веревку. Осталось пройти эту скалу, и они будут на вершине!

Начался штурм.

Вячеслав крепко держит веревку. Пристальным, напряженным взором следит за Мишей.

Миша скрылся за гребнем. Он на вершине!

Внизу — пропасть, над головой, везде вокруг — небо, такое голубое небо, каким оно бывает лишь на вершинах — таинственное, глубокое, сияющее... Золотом солнца пронизана голубизна... Где-то далеко, над самым горизонтом померещилось чье-то лицо... Не чье-то — дяди Габриэла. Тревожное лицо, глаза полны мольбы. Он крикнул...

Миша мгновенно почуял опасность, потянул страхо­вочную веревку. Она поддалась, и он приготовился к прыжку.

С вершины Су-Альто будто сорвалось что-то и, прочертив небо, воздух, с глухим стуком исчезло внизу.

...Вместе с обрывком веревки в руках Тигр скал совершил свой последний прыжок — в лазурное небо Италии...

Так закончилось состязание двух Габриэлов...

И был еще третий Габриэл — Микел-Габриэл! Eго никто не увидел и никто не узнал — кроме самого Михаила. И никто, кроме Михаила, не услышал его жуткого, леденящего смеха над вершиной Су-Альто.

Когда все вошли, телеоператор тбилисского теле­видения закрыл дверь салона самолета. Потом сел рядом со мной и обратился ко мне:

— Я сниму село Михаила, окрестные тропинки и снеговые вершины... Может, повезет, и увижу лавину, тоже сниму, конечно... И многочисленные медали Ми­хаила Хергиани, и гроб на тигриных лапах с крестом, в котором он покоится... Я хочу обозначить символику его жизни: родной очаг — начало начал, путь к горам, вершины славы, лавина — внезапный конец жизни... Как вы находите, а? По-моему, будет впечатляю­ще...

Мне неприятно слушать его. И эти два слова — «конец жизни», произнесенные им просто и легко... «Ко­нец жизни,— повторил я несколько раз про себя.— Неужели и вправду конец? Неужели Миша и вправду умер? Неужели это удел всех — и обыкновенных, за­урядных людей, и отмеченных печатью избранности, мужественных, отважных и неординарных?.. Неужели и торная дорога, и сельский проселок, и асфальтирован­ная магистраль, и скальная, нехоженая крутая тропка все равно ведут в безвозвратность?»

А между двумя рядами кресел покоился сам Ми­хаил Хергиани — немой ответ на все эти вопросы, ответ, который я не хотел ни понимать, ни принимать. В изголовье его сидел Бесарион Хергиани, истаявший, бледный, с запавшими щеками, и часто-часто потирал руки, переплетал и разнимал пальцы...

...Кутаиси остался позади. Из кабины вышел второй пилот и молча встал перед Бесарионом. Бесарион поднял на него покрасневшие от слез глаза.

— Если можно... над Кавкасиони медленнее...— еле слышно проговорил он.

Второй пилот, совсем еще молодой парень, почтительно склонил голову в знак согласия и вернулся в кабину.

На севере громоздились снеговые вершины Кавкасиони. Солнце играло на них разными цветами.

Каштанового цвета гроб на тигриных лапах стоял в проходе. Самолет накренился — и показалось, не самолет накренился, а Тигр скал приподнялся при виде родных вершин.

Бесарион — отец, переживший сына,— взялся за ручку гроба.

— Ребята, родные...— обратился он к нам.

Мы поняли без слов. Приподняли изголовье гроба. Теперь Тигр скал мог созерцать свои любимые горы, недоступные кручи — обиталища туров, глубокие ущелья, тропки-невидимки... По отпечаткам горных бо­тинок он мог еще раз, в последний раз, прочитать истории времен своего детства, истории минувшей жизни — по следам, навечно впечатавшимся в склоны.

«...Я сбросила в пропасть Беткила, нарушившего слово, я обрекла на гибель много других дурных лю­дей, но ты-то никогда не взвел курок на мою паству! Мои скалы не причинили тебе зла, я всегда помогала тебе и благословляла имя твое!» — это сама богиня Дали вышла на крутой уступ Ушбы...

«Ты не однажды обжигал мои плечи своими ботин­ками, но я никогда не предавала тебя!» — грохотом лавины отозвалась осиротевшая Ушба.

Эгей, Ушба!..

Эгей, Тэтнулд!..

Эгей, Лайла!..

Айлама и Цурунгала!..

Шхара и Намквам!..

Гулба и Бангуриани... эге-э-эй!..

Никогда, никогда больше не увидит он их сверкаю­щие глаза, не взбежит по ледовым склонам, по отвес­ным скалам. Крылья обломаны, полет оборван... Вся его жизнь была стремлением к небу, вся его жизнь была «Лилео» — гимном солнцу. Человек поднебесья, он ляжет в землю.

Мы пролетели над вершинами. Кавкасиони стал спокойнее, ниже. И вот уже различима толпа внизу, на земле. Женщины в черном... Только в черном! Кажется, черная лавина затопила Львиное ущелье...

Вокруг  двух  белоснежных  зданий   аэропорта,   на всем поле, по дорогам и ниже — по берегу и обмелев­шему руслу Энгури — люди в черном. Словно кто-то огромный разлил черную краску.

— Что мне делать... Что мне сказать этим лю­дям!..— глухо проговорил Бесарион и устремил на нас беспомощный взгляд.

Но глаза его сухи. Сейчас он сойдет на родную землю, его встретят односельчане... Бесарион Хергиани, отец Тигра скал, в великом горе должен держаться достойно своего сына.

Женщины с распущенными волосами, в черных одеждах, в черных покрывалах, причитают, царапают лица, плачут...

Плач стоит в Львином ущелье.