Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

– Держись, братан, – поддержал меня парень, когда конвоиры, навалившись на дверь, сантиметр за сантиметром буквально вдавливали меня внутрь. Сопротивляться было бесполезно, и уже через минуту я оказался лицом к лицу со своим соседом. В таком положении нам предстояло проехать больше двух часов.

– Ребра сломаете, суки! – не выдержав напора, прохрипел взмокший от натуги парень. – Уже дышать невозможно!

– А ты ж… дыши, – лениво посоветовал кто-то из конвоиров, когда дверь за мной наконец-то закрылась. Остальные конвоиры весело рассмеялись.

В такие моменты особенно остро понимаешь, как ты ненавидишь этих ментов, конвоиров, пупкарей и всех тех, кто вообще работает в тюремно-лагерной системе. И эта злость со временем не пропадает, а, наоборот, накапливается. И такое чувство бывает у всякого, кто хоть однажды испытал на себе подобное отношение. Поэтому не трудно представить, что бывает с теми из ментов, кто по каким-то причинам вдруг попадает в камеру к таким, как я. Тогда на них начинает выплескиваться вся многолетняя злость на всю систему МВД. Администрация прекрасно об этом знает и поэтому строго следит за тем, чтобы по ошибке не посадить своих бывших сотрудников в камеру к уголовникам. Но иногда все же такое случается…

Наконец машина тронулась. Ехали невероятно долго. Воздух внутри автозака стал настолько спертым и вонючим, что, казалось, его можно было мять руками. Моего соседа, вдавленного в железную стенку стакана, начала бить крупная дрожь. Лицо его стало белее простыни, взгляд обезумел. С подобными симптомами мне однажды приходилось сталкиваться. Я видел, как ломает одного наркомана, и у меня не оставалось сомнений, что мой попутчик был тоже из них. Его сердце могло остановиться в любую минуту. Но все обошлось, автозак остановился, и, когда распахнулась сначала первая дверь, а потом и дверь стакана, парень смог вдохнуть полной грудью свежего воздуха. Кажется, его отпустило.

Мы находились в некоем подобии тамбура. За толстой решеткой сгорбился над горой папок с личными делами прибывших начальник СИЗО. Началась перекличка. Теперь я смог рассмотреть остальных арестантов. Не надо было иметь большого опыта, чтобы понять: большинство из них имели за плечами не один срок. После окончания переклички всю толпу загнали на сборку. Ею оказалась погруженная в полумрак слабо освещенная камера размером около полусотни квадратных метров. Стены и потолок – как в шахте, чернее некуда. Под потолком две решетки размером в ладонь. Кроме того, с внешней стороны на них висели реснички. Не могло быть и речи, чтобы попытаться увидеть то, что творилось за ними. В углу камеры за полуметровым кирпичным барьером – параша, или, как ее здесь чаще всего называли, дальняк. Рядом с парашей, как и в камере, где я только что сидел, торчал кусок ржавой трубы, из которой сочилась мутная вода, сильно пахнувшая хлоркой. Возле так называемого крана столпилась приличная очередь. Каждый хотел хоть немного смыть с себя грязь за время душной поездки. Дождавшись своей очереди, я вымыл руки и ополоснул лицо. Сидеть было негде. Вдоль стен камеры находились отполированные годами и задницами арестантов скамейки, но они уже были заняты более шустрыми, знающими все тонкости тюремного быта мужиками. Остальные стояли, подперев собою шершавые стены камеры. Когда загнали нашу партию, в камере уже находилось около пятнадцати человек. Судя по обрывкам их разговоров, стало ясно, что они уже несколько часов ждут переброски со спеца на общак, то есть в камеру, где им придется провести время, ожидая суда или следующего этапа. Постепенно появлялись все новые партии арестантов. Одних уводили, других приводили. Некоторые уже кучковались, разбившись по принципу землячества. Многие встречались здесь не впервые. Определить, где бывалый арестант, а где первоходок, было совсем не сложно. Те, кто попадал за решетку впервые, выглядели сильно подавленными и с пустым выражением лица, в котором угадывался испуг, озирались по сторонам, пытаясь предугадать, что их ждет на следующем этапе этой непростой новой жизни. Бывалые же арестанты вели себя намного спокойнее. Некоторые прямо здесь начали мутить чифирь. Сразу нашлись и алюминиевая кружка, и тряпки, скрученные жгутом. Сварив самый популярный и дефицитный здесь напиток, пустили его по кругу, продолжая прерванный на время разговор.

Никто не кричал, все вели себя тихо, разговаривали почти шепотом. Но гул все равно стоял такой, словно над нашими головам летал пчелиный рой. Сейчас мне больше всего хотелось куда-нибудь присесть. И вот, улучив момент, когда один из сидельцев, не вытерпев, пошел по нужде, я примостился на его место и, вытянув ноги, закрыл глаза. После мучительной поездки в стакане все мое тело гудело и ломило, словно по нему пропускали ток высокого напряжения.

Очень долго в камере не было никаких движений, но ближе к ночи дверь открылась, и на пороге появился пупкарь, который начал выкрикивать фамилии. То же самое повторилось через час. Постепенно камера стала освобождаться. С пятого захода пупкарь назвал мою фамилию, и я вместе с остальными двинулся на выход. После недолгого путешествия по переходам мы оказались в более просторной и чистой камере. Посредине стоял длинный оцинкованный стол. Рядом, по-эсэсовски заложив руки за спину, с невозмутимыми лицами стояли пятеро – три мужика и две некрасивые, похожие на недосушенных рыб женщины-пупкарши.

– Все из сумок на стол! – прозвучал приказ старшего.

Вокруг меня зашуршали пакеты, защелкали замки. Я и еще несколько арестантов отошли в сторону, так как нам нечего было предъявить к досмотру. Не прошло и минуты, как на столе образовалась целая гора всевозможного барахла – вещей, предметов личной гигиены, продуктов и еще много чего.

– Все сумки и баулы в угол! – последовал следующий приказ. – Теперь каждому раздеться догола! Снимать даже носки! – на сей раз голос подала высокая и худая, как выдернутая из забора жердь, рыжеволосая пупкарша. – Живо!

Арестанты стали не спеша стягивать одежду. Вдруг кто-то из толпы выкрикнул:

– А не страшно, милая? Нас тут вон сколько, а вас всего двое?

На лицах арестантов появились слабые улыбки. С другой стороны тоже стали раздаваться подобные возгласы. Арестанты разошлись не на шутку.

– А я худых люблю. Больно они охочие до этого дела! А что не очень красивая, так это мы быстро исправим: наволочку на голову, и дело с концом!

После этой реплики толпу словно прорвало, все загалдели разом. Уже шутили сами над собою.

– Ни фига у тебя болтяра! Почем брал за кило?

Толпа опять в хохот.

– Где брал, там уже нет. Все кончилось, я последний был на очереди.