Наталия Ильина - Иными глазами Очерки шанхайской жизни

Другая половина гостей, к которой принадлежал и хозяин дома, ничего не успела «припрятать», за что их горько и ежедневно упрекали жены, жили на жалованье и, следовательно, жили бедно.

«Богатство в настоящее время — это плод воровства и грабежа», сказал Наполеон Бонапарт. Слова его не потеряли свежести и в наше сложное время. Это — между прочим…

Но о дороговизне они тоже не говорили, потому что не хотели ударить лицом в грязь перед вовремя спрятавшими и делали вид, что жизнь их течет легко, привычно и без особых забот.

Если бы дать волю хозяйке, если бы ей было позволено на минутку сбросить маску, она немедленно заговорила бы о самом волнующем: о том, во сколько ей обошелся сегодняшний ужин и, значит, на новые подметки денег не хватит. И как тут быть, я вас спрашиваю, с летними туфлями? Может быть, эти темы, затронув что-то больное в ее душе, заставили бы ее глаза заблестеть человеческим чувством.

Вместо этого она с улыбкой щебетала о погоде и о своей собаке.

О политике тоже не говорили.

Говорили на темы нейтральные.

— Не знаешь, что надеть утром, щебетала хозяйка, нервно следя глазами за подававшим боем, — наденешь утром костюм, а к полудню совсем жарко.

— А я уже уложила свои теплые вещи. И вдруг холод!

— Какие все-таки странные перемены! Этот климат так действует на здоровье…

Насчет климата все были согласны. И разговор тек, как ручеек.

«Припрятавшие» говорили о том, что когда все «это» кончится, то надо непременно уехать в Париж. Или вообще куда-нибудь.

Один молодой человек, позванный случайно, «для числа» и не знающий правил светской жизни, внезапно заговорил что-то о России и о победах. Все прохладно улыбнулись молодому энтузиасту, но разговора не поддержали. Все эти разговоры совершенно не подходили к светскому ужину.

Щебетали дальше. О спиритизме. О веранде модного клуба. О выставке мод.

Все твердо решили делать вид, что в мире ничего особенного не происходит и жизнь так же беспечна и легка, как была когда-то…

Фокстерьер, слонявшийся вокруг стола, вдруг затосковал и улегся в углу и долго лежал, раздумывая, зачем некоторым людям дан драгоценный дар речи.

Если бы он был знаком с человеческой литературой, он воскликнул бы вслед за Ромео: «О важность вздора! О нечто, порожденное ничем!»

За кофе господин Игрек, внезапно сообразив, что скоро можно будет уйти домой и лечь спать, развеселился и начал острить. Его большое богатство, сделанное при помощи спекулятивных махинаций, помнили все, — и хотя отношение к нему было вполне бескорыстное (взаймы все равно не даст), все же его шуткам восторженно смеялись.

На одну из его острот («Для вас огонь у меня всегда найдется»,

— сказал он соседке, давая прикурить) — вдруг взвыл в углу фокс и, не выдержав, ринулся в открытую дверь и долго там бегал кругами, дыша вечерним острым воздухом, запахом травы и свежести.

Потом все разошлись.

В передней говорили:

— И к нам непременно. Созвонимся.

— Душенька, не забудьте: в среду в три.

— Что?

— Как что? Маджан у мадам Зет!

— А… да, да!

По дороге супруги Икс говорили:

— Скука была смертная. Спать хочется. Накормили черт знает чем. Рыбка-то была какая-то подозрительная. И чего тянутся? Знали бы свое место! Я говорил, не надо было идти. Теперь их к нам придется…

Супруги Игрек говорили… См. выше.

Хозяева дома говорили:

— Слава Богу! Отделались! Теперь еще долго можно будет не звать. Обошлось дороже, чем рассчитывали…

Уже в постели хозяйка дома, вздрогнув, сказала:

— Боже! Чуть не забыла. Завтра ведь у меня чай с этими двумя ядовитыми дурами: Пресмыченко и Федоренко. Потом их придется звать!

— Спи, спи, — сказал муж, — уже поздно.

Фокс долго укладывался в своей корзинке и радовался тому, что ему не нужно ходить в гости и звать к себе, и что он может знаться только с теми собаками, которые ему приятны.

А хозяйка долго не могла уснуть. Она перебирала в памяти свой ужин, вновь пугалась ошибке боя (сначала подал г-же Икс, а потом Игрек. Идиот!). Было ли все, как у людей?

Еще не так давно она была молода, при разговоре о литературе глаза ее загорались настоящим человеческим блеском, она кричала о том, что нужно знаться только с теми людьми, с которыми у тебя есть что-то общее.

Когда она изменилась? Может быть, в тот вечер, когда ее с мужем позвали на обед какие-го «знатные иностранцы» и на нее произвели потрясающее впечатление свечи на столе, холодная скука за обедом и громадные бокалы, на донышко которых наливался коньяк. Она завела у себя свечи. Потом бокалы. Потом скуку. О некоторых знакомых она говорила: «Нет, ты подумай! У нее нет никаких манер. Ты заметил, что она взяла для рыбы не ту вилку?» И глаза ее горели тем же возмущеньем, с которым лет семь тому назад она говорила о несправедливости, трусости, предательстве. Она страшно гордилась своим знанием светских приличий. Ей стало казаться, что хороший внешний лоск — является главным качеством человека. Среди маджанов, чаев и ужинов, она не замечала, что мелочи для нее становятся главным, а главное уходит, расплывается. Она, так любившая когда-то Пушкина, сама не чувствовала, что подражает так зло осмеянной им светской черни, которая его убила. Она не понимала, что в наше страшное, кровавое, героическое время ненужные чаи с ненужными людьми еще смешнее и уродливее, чем в прежней благополучной жизни. Мелочи заслонили от нее все.

Во сне она видела новое платье, которое наденет мадам Прес-мыченко к завтрашнему чаю и тихо стонала.

Фокс мирно храпел в своей корзинке. Его жизнь была легка и никакого чая ему не предстояло…

Блестело мартовское солнце. Щебетали птицы, которым было наплевать на новую стоимость хлеба. Взад и вперед по тротуару неслись люди с кульками. Одни бежали продавать свой старый хлам (бутылки, бумагу, тряпки), другие, уже продавшие, неслись покупать на эти деньги полфунта чего-нибудь.

Покупать я неслась или продавать — уже не помню. Но помню, что на углу была остановлена громким возгласом.

— А! Здрассте. Как живете?

Не могла же я поступать по рецепту Тэффи! Не спеша взять человека за пуговицу и начать рассказывать ему, как я живу, долго, вдохновенно и подробно. Вот, мол, утром сегодня гляжу: на новом чулке опять дыра! А с чулками, знаете, нынче трагедия! Затем вышли неприятности в мясной. Этот нахал-продавец… После чего, описав невзгоды материальные, поделиться с человеком, легкомысленно задавшим мне этот вопрос, своей духовной жизнью. Читаю, мол, сейчас то-то. Думаю по этому поводу то-то.