Мысли о войне - Теобальд фон Бетман-Гольвег

Новый министр-президент был надеждой националистов и не скрывал своих антигерманских тенденций. С совершенно определенным намерением Раймон Пуанкаре выставлял на вид свое происхождение с лотарингской границы. Явно националистический дух сквозил во всех его заявлениях их действие можно было ясно проследить в Эльзас-Лотарингии. Г. Пуанкаре, конечно, не стеснялся пожать плоды трудов своего предшественника в отношении протектората над Марокко. Но более всего он заботился о военном усилении Антанты. Французская литература справедливо приписывает ему, в качестве главной заслуги, выяснение вопроса о союзной помощи Англии путем обмена нотами между Греем и Камбоном. К этому следует еще прибавить и договоры о дислокации морских сил, позволившие значительную часть английского флота сосредоточить в Северном море. Каких успехов достигло развитие шовинизма в 1913 г. – стало особенно ясно, когда г. Пуанкаре значительным большинством голосов был выдвинут на пост президента республики. Совершенно открыто заявлялось, что президентские выборы определялись соображениями внешней политики, Франция под руководством этого президента была готова на самые тяжелые жертвы. Еще будучи председателем совета министров, Пуанкаре из своей поездки в Россию привез – по совершенно достоверным сведениям – обязательство ввести и во Франции трехлетнюю воинскую повинность. Он твердо решил использовать Францию в военном отношении до последнего предела. Он встретил поддержку в лице социалистического министра-президента, а также в лице ближе стоящего к нему в политическом отношении г. Барту, кабинет которого и провел трехлетнюю воинскую повинность приблизительно в то самое время, когда германский рейхстаг принял последний крупный военный законопроект. Не взвесив до конца всех бедствий, ожидающих не только побежденных, но и победителей, он подготовил войну, способствуя созданию общего положения, угрожающего миру.

С первого же дня, по ходу моих переговоров с г. Камбоном, я мог ясно заметить изменение тона французской печати, происшедшее одновременно с восхождением г. Пуанкаре к власти. До того времени французский посол много раз распространялся на тему, что путем личных сношений между руководящими государственными деятелями, в налаживании которых сам он готов взять на себя посредническую роль, можно достигнуть лично ему столь желательного взаимного понимания. И, без сомнения, своим упорным терпением и благожелательностью он способствовал мирному окончанию затянувшихся переговоров относительно Марокко. С тех пор посол, однако, заметно изменился. К старому мотиву «личных отношений» он больше не возвращался и, посещая меня после своих частых поездок в Париж, хотя и оставался по-прежнему предупредительным, но, как только речь заходила об общественном настроении во Франции, становился, несмотря на всю изысканную находчивость французского «ésprit», односложным и избегал всякого намека-на уверения, будто и министерство Пуанкаре руководится такими же миролюбивыми планами, какие он неоднократно приписывал прежнему кабинету.

Нельзя было не заметить того развития, какое совершила Франция за последние годы до войны. Это не было преувеличением, когда говорили о явном возрождении нации после поражения ее в 1870 году. Наш военный атташе в Париже – г. фон Винтерфельд постоянно указывал в своих докладных записках на заметный рост армии в качественном отношении, свидетельствующий об оздоровлении всего народа. Быть может, знакомство с истинным характером наших западных соседей было у нас недостаточно глубоким и серьезным для того, чтобы мы могли, помимо известных безвкусных и грубых бульварных явлений, оценить по достоинству происходящее во Франции развитие. Что с общим ростом народных сил у такой гордой своей военной традицией нации, как французы, вспыхнули и шовинистические страсти, представляет собой явление, свойственное определенным стадиям всякого исторического развития. Развал 1870 г. нельзя было забыть, и – быть может, даже при отсутствии прямого стремления к нему – идея реванша за военное поражение все-таки глубоко коренилась в народном сознании, тем более, что правительство систематически уже в школах воспитывало детей в духе шовинизма. Неверно, конечно, будто потеря Эльзас-Лотарингии не давала народу покоя. Правда, в департаментах, непосредственно смежных с ней, постоянно тлела, не угасая, все та же мысль о возврате потерянных провинций. Но в остальной Франции народ едва ли из-за этого вопроса отказался бы от искреннего и прочного соглашения с нами, если бы всесильные парижские заправилы пошли бы этому навстречу. Но так как последние, в особенности под руководством Пуанкаре, – будь это из патриотических убеждений или из личного честолюбия, или потому, что только таким путем они надеялись среди хаоса партийных распрей укрепить свою власть, – все определеннее шли против Германии, то народ принужден был следовать за ними. Ибо ни в одной стране влияние честолюбивого меньшинства не сказывается в большей степени, чем во Франции. Сами французы перед войной мастерски изображали это положение вещей.

Даже французский социализм не умел успешно бороться против этого националистического опьянения. Как образец тех средств, которые во Франции, всегда громко хваставшейся своим высоким социальным уровнем, употреблялись в борьбе шовинизма против социализма, мне запомнилась одна иллюстрация в столь распространенном «Фигаро», относящаяся ко времени первого мароккского кризиса: на ней изображен французский солдатик с наступающим на него, в виде ажитированной старухи, социализмом и подписано: «Старуха, ты зря стараешься, твое время прошло!»

Не наблюдался ли еще в 1914 г. поворот в иную сторону? На выборах в палату депутатов 26 апреля получилось, правда, надежное большинство в пользу трехлетней воинской повинности, но перевыборы в мае представляли собой полную победу социалистов, одержанную, как Жорес писал в L’Humanité, «против необузданных клевет национализма и регресса». А 16 июля конгресс французских социалистов принял резолюцию для представления ее на рассмотрение Венского международного социалистического конгресса, в которой, ссылаясь на заявление эльзасских социал-демократов и Иенского партейтага германской социал-демократической партии, требовал «предоставления Эльзас-Лотарингии автономии, в твердом убеждении, что таким путем значительно облегчится необходимое для всеобщего мира сближение между Францией и Германией». Ход событий мировой истории, переступив через труп Жореса, принял другое направление. Пуанкаре не было никакого дела ни до сближения, ни до автономии. Эльзас-Лотарингию он хотел попросту отобрать. В этом ему должны были способствовать г.г. Сухомлинов и К°.

К самому началу моей канцлерской деятельности относятся попытки путем наложения переговоров по определенным конкретным вопросам преодолеть то недоверие, которое тяжелым бременем лежало на наших отношениях с Англией. У самого императора сложилось впечатление, что перспективы на этот счет в Англии не совсем неблагоприятны, и в первые дни августа 1909 г. я начал переговоры с английским послом, сэром Эдуардом Гошеном в связи с вопросом о флоте. Как мне показалось с самого начала, посол был настроен скорее скептически, да и потом у меня сохранилось впечатление, что он, хотя его дед