Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга - Алексей Сергеевич Киселев

Были и кутежи, когда приносилась водка. Закуской была не только колбаса, но и паюсная икра. Тогда начинались еще более откровенные беседы. Так, однажды один из студентов вдруг сообщил Николаю, что состоит в тайном масонском обществе. На вопрос Николая, что же это такое и зачем оно, получает ответ: «Надо же положить конец правительству, ну его к черту!» А ведь совсем недавно от Николая, как и от других студентов, потребовали дать подписку с обязательством не вступать ни в какие тайные общества.

В этом бурном, шумном десятом номере, наполненном вольнолюбивыми высказываниями, как вспоминает Николай Иванович, началось развитие и становление его мировоззрения, на которое смелые речи студентов порой оказывали гораздо большее влияние, чем лекции знаменитых профессоров.

Интересно наблюдение Николая Ивановича о последующей трансформации мировоззрения своих прежних товарищей спустя годы: «Я встречался не раз в жизни с прежними обитателями 10-го номера и с многими другими товарищами по Дерптскому и Московскому университетам, закоренелыми приверженцами всякого рода свободомыслия и вольнодумства, и многих из них видел потом тише воды и ниже травы, на службе, семейных, богомольных и посмеивающихся над своими школьными (как они их называли) увлечениями. Того господина, например, из 10-го номера, который горланил во всю ивановскую “Оду на вольность”, я видел потом тишайшим штаб-лекарем, женатым, игравшим довольно шибко в карты и служившим отлично в госпитале».

Не менее интересны и дальнейшие рассуждения Пирогова, основанные на его большом жизненном опыте. Так, он продолжает:

«Известное и переизвестное дело, что этот разряд университетской молодежи дает впоследствии значительный контингент отличных доцентов, чиновников-бюрократов, пасторов, докторов и пр. Перебесятся – и людьми станут. Die Jugend muss austoben»[5] [15].

Действительно, очень интересная и, очевидно, справедливая мысль для всех поколений.

Но не только вольнолюбивые речи и суждения слышал Николай от своих старших товарищей. Они помогали ему в учебе, делились знаниями и давали полезные советы, снабжали его различными анатомическими препаратами, которые, скорее всего, судя по просверленным в них дыркам, были похищены от скелетов анатомического театра профессора Лодера. Эти драгоценные для него подарки Николай раскладывал дома по ящикам пустого комода, вызывая слезы и тихий ужас от вида человеческих костей у богобоязненных домочадцев.

У одного из студентов этого 10-го номера был замечательный гербарий. Его, как полагает Николай Иванович, вероятно, составил какой-нибудь ученый аптекарь-немец, потому что все было сделано чисто, аккуратно и красиво. Все собранные медицинские растения, а их было около 500, оказались прекрасно засушенными, наклеенными каждое на отдельный лист бумаги, классифицированы по Линнею, и каждый лист с растением вложен в специальное отделение. Николай, которому еще в детские годы их друг семьи лекарь Григорий Михайлович Березкин привил любовь к лекарственным травам, был настолько очарован и восхищен этим гербарием, что решился его купить, не получив разрешения от родителей. Гербарий стоил 10 рублей, что для семьи Пироговых, находящейся в стесненном материальном положении, были большие деньги. Поставив родителей пред свершившимся фактом, Николай уговорами, слезами и угрозой не ходить на лекции, если не будет оплачен гербарий, добился от них согласия.

«С этих пор гербарий доставлял мне долго, долго неописанное удовольствие; я перебирал его постоянно и, не зная ботаники, заучил на память наружный вид многих, особливо медицинских, растений. Летом ботанические экскурсии были моим главным наслаждением, и я непременно сделался бы порядочным ботаником, если бы нашел какого-нибудь знающего руководителя; но такого не оказалось, и мой драгоценный гербарий, увеличенный мной и долго забавлявший меня, сделался потом снедью для моли и мышей; однако же целых 16 лет он просуществовал, сберегаемый без меня матушкой, пока она решилась подарить его какому-то молодому студенту», – вспоминал Николай Иванович впоследствии [16].

Эта любовь Николая Ивановича к лекарственным растениям сохранилась у него до старости. И спустя многие годы в его усадьбе «Вишня» был разбит аптекарский огород, где выращивались различные лекарственные растения, используемые для лечения многочисленных больных, приезжавших лечиться к старому профессору.

* * *

После смерти отца Николая – Ивана Ивановича, наступившей 1 мая 1825 г., когда Николай учился еще на первом курсе, материальное положение семьи стало крайне тяжелым. Не прошло и месяца после его внезапной смерти, как семья лишилась дома и всего, что в нем находилось ценного, которое пришлось отдать казне и частным кредиторам. В это время им на помощь пришел троюродный брат отца, Андрей Филимонович Назарьев, сам обремененный семейством. Он предложил Пироговым переехать в его небольшой дом у Пресненских прудов, предоставив в их распоряжение мезонин с тремя комнатами. Жили они в доме дяди, не платя ничего за квартиру, более года, а затем переехали на наемную квартиру, в которой сами стали сдавать одну половину внаем, что хоть как-то помогало сводить концы с концами.

Все неурядицы в семье, однако, не нарушали учебу Николая в университете, и его жизнь шла по-прежнему, только теперь ему пришлось забыть об извозчиках и ходить в университет пешком в любую погоду, что требовало немало времени и сил.

Николай Иванович с благодарностью вспоминает о бескорыстной помощи своих родных, которые взяли на себя все материальные и хозяйственные заботы, предоставив ему возможность продолжить и закончить учебу в университете.

«Три женщины (мать и две старших сестры. – А.К.) содержали меня своим трудом. Кое-какие крохи, оставшиеся после разгрома отцовского состояния, недолго тянулись; мать и сестры принялись за мелкие работы; одна из сестер поступила надзирательницей в какое-то благотворительное детское заведение в Москве и своим крохотным жалованьем поддерживала существование семьи». Более того, мать не хотела, чтобы Николай перешел на положение стипендиата или казеннокоштного студента. «Это считалось как будто чем-то унизительным: “Ты будешь, – говорила она, – чужой хлеб заедать; пока хоть какая-нибудь есть возможность, живи на нашем”. Так и перебивались, как рыба об лед» [17].

Студенческая жизнь в Московском университете до кончины императора Александра I была относительно привольной. Князь Оболенский, попечитель университета, почти не появлялся. Студенты его видели только на актовом дне. Мундиры студенты еще не носили. Но начиная со вступления на престол Николая I и декабрьского события 1825 г., произошедшего на Сенатской площади в Петербурге, мы, пишет Николай Иванович, «почувствовали перемену в воздухе». Князя Оболенского сменил новый попечитель – генерал Писарев, имевший неприятный голос и поэтому получивший от студентов презрительную кличку Фагот. Он стал тут же наводить дисциплину, посещая лекции и конфликтуя не только со студентами,