Владимир Крупин - Выбранные места из дневников 70-х годов

В издательстве перепихивают в 81-й год: о, собаки! Причем я смиряюсь, а ведь зря. Умный человек сказал мне: это ведь торговцы в храме искусства, а ты с ними по-христовски.

А другой умный объяснил, что если бы я смотрел на свое писательство как на подвиг, то это бы освободило совесть от занятости семьей и избавило бы от помощи другим.

Канун Нового года. Нужен ежегодный отчет. В этом году остается много плохого, но было много хорошего. Публикаций (кроме трех газетных) не было; еще, правда, статья в “Лит. учёбе”. Писалось очень мало, только летом, восемь маленьких рассказов и один большой. Денег нет по-прежнему, нет и тех, которые в такие же периоды могли бы быть пропиты.

Болезни родных.

Главное — рождение сына. Им спасен и этот год, и я.

Еще — Куликово поле.

31 декабря. Впервые проспал идти за молоком для сына. Па-зор! А проспал оттого, что встали часы, а по ним ставил будильник. Хотя все дни перед этим вставал без будильника. Но вчера, оставив ночевать Надю и Катю у родителей, пришел в холод квартиры и читал долго, и лег поздно — и вот.

“Утро туманное, утро седое”, людей не видно, над лифтовыми шахтами домов дымище, как из труб. Около -40о. Везде в комнатах 13-14о. Только на кухне горят конфорки газовой плиты и теплее.

Год кончился. Поеду на кладбище. Это последний долг этого года. Спасаюсь чаем.

Вечер. Ездил на кладбище. Солнце, и людей мало. Но зайдя с тыла, стал встречать людей, в двух местах хоронили, в одном копали, а когда выходил, то у входа стояли два обитых красными сборчатыми тканями гроба. Причем стояли как-то дико — совершенно одни, никого не было рядом, только венки со сверкающими буквами на черных лентах. Пошел напрямик, так как снег мелкий, но запутался в оградах, еле выдрался, цеплялись за полушубок.

Заехал за Надей и Катей, играл с Вовочкой. Он уснул, мы ушли. Так холодно, такой густой дымный пар стоит над дорогой, что машины несутся с горящими желтыми фарами. Когда дым разносится, то фары странно смотрятся на солнце.

Надо добить рецензию, это как хвост, который надо отсечь в этом году.

Катя уперлась в TV, Надя на кухне. Поздний вечер. Кто ни позвонит, везде 13-16о, не больше, а есть и по 10о.

Трубы и батареи даже не теплятся. Сидим в валенках и шубах. По TV — полное дерьмо, разврат и ложь. Даже не вымылся по традиции в последний день, нечем.

Горят свечки перед образами в комнате. На этот год нам даровано давно просимое у небес смирение.

Ночь. По-прежнему я встречал Новые года, но все чаще вот так — семьей. Много звонков было, свечи горели.

Утро. Сходил на молочную кухню, отнес молоко сыну. Он спал хорошо. Морозно, к вечеру обещают метель.

4 января. Малеевка. Утро. Звонили домой, сыночек плохо спал, часа полтора, звал: “Папа, папа”. Будто чувствуя, что уже не приду утром. Нет, иная мне была судьба, была мне судьба — иметь двенадцать детей, возиться с ними, говорить сказки, записывать их, судьба была сказочника.

Сейчас двое — и тот, нерожденный, которого вспоминает Надя, который был бы между Катей и Володей.

Сегодня снег. Катя — помощница, ходила на почту, отправляла письма. Сидит тихонько, решает задачи, читает сказки, я стучу, настучал для “Нового мира” отрицательную рецензию на Сельвинского. Надо за своё. Слушаю себя: на что потянет?

Повесть об армии. Хорошо бы.

Обедаем мы во вторую смену, такой большой наплыв. Из знакомых Маканин, Жуков, Проханов и еще много-много, все детные, с женами.

6 января. Вчерашний день начал перепечатку об армии. Но мало. Разговоры с Маканиным и Прохановым.

Стратегия и назначение России. Дело в природе человека. Пьянство — вырезать центры его? Но в нем — и ожидание радости, и раскаяние, и страдание. События в Кампучии — удар по Китаю, в Иране — по США (нефть). Но все глобальные вещи — от Проханова, мыслит материалами.

Но захват окраины означает обессиливание центра и гибель. Вечером ходили, и сын Проханова рассказывал об игре “Риск” из США. Там играют в захват мира, оперируя десятками армий. Также игра “Бизнес” — торговля фирмами, заводами. Тоскливо за ребятишек.

Но и о сближении государственности и религии (и церкви, лучше сказать); боязнь этого у кого-то и темное чувство некой национальной принадлежности. Оторванность от земли — закономерна? И еще десятки вопросов, не решенных, но названных.

Уже Крещение. Наградил себя поездкой в Рузу. Вошел в разрушенную церковь, потом узнал — Покровская, а на горе, у кладбища, Дмитриевская. Еще была Св. великомучеников Бориса и Глеба, и собор, но ничего нет — остатки. И вот вошел — загажено, были мастерские — всюду железо, покрышки, железные бочки, грязь. И увидел единственный оставшийся не сбитым образ Св. Сергия Радонежского, чудотворца. Ведь вот — привело что-то, ведь не спрашивал никого, впервые в Рузе. Немного разгреб хлам, расчистил место у его ног, наломал и принес букет веток — поставил его специально так, чтоб видно было, что поставлен, может, хоть постесняются гадить.

В Дмитриевской внутри мебельная фабричонка: делают шкафы для раздевалок. Все осквернено копотью и переделками. Там, где была котельная, оползает стена. На куполе березы, даже сосенка. Мужчина, водивший меня, даже не спросил, откуда я, и был рад интересу, и жалел церковь. Потом старуха на улице жаловалась на горсовет, что ей не красят забор, а за то, что она не красит, штрафуют. Дом частный, рушится. Пенсия 45 рублей, но это совсем недавно, машина дров 30 рублей. Дом не протопить, стар и щеляст, спит она одетая, в валенках. Сын погиб в Великую Отечественную войну. Говорила, что церкви разрушены еще до войны, была их разрушитель — активистка Щубакова Варвара Филипповна, без мужа.

А священник был Иван Иванович Крутиков.

Вот интересно, что они сейчас?

Эти семь дней, пока писал, погода стояла ядреная, солнечная, лунная. А сегодня пасмурно. Утром встал в рань-раннюю, еще спала сторожиха. Пошел далеко и, вспоминая рассказы о недавно виденных у Глухова волках, пугаясь их, все же загнал себя в лес за Глухово. Там лежал на охапках сена. Темно, ни одной звезды. Молился. Показалось вдруг, что никогда не рассветет. Страшно стало, даже волков бояться перестал.

В Кирове полоса рассказов — “Увидеть, чтобы забыть” и “Розовый свет”. Несмотря на сокращения, очень рад и благодарен — первая в этом году публикация — на родине.