Курт Воннегут - Вербное воскресенье

Из-за кулис доносятся странные, нечеловеческие звуки. Гигантская курица, в которую превратился руководитель кафедры химии, отчаянно пытается скрыться от преследователей. Она ранена и разъярена. Сначала птица не видит Кимберли, и та продолжает спать. Курица крушит декорации — выбивает дверь паба, выдирает с корнем фонарный столб и сгибает его пополам.

Наконец она замечает Кимберли, приближается к ней со смешанным выражением полоумного восхищения и похоти, как Кинг-Конг. Птица не знает, что делать с девушкой — изнасиловать, похитить или сожрать.

Мы так и не узнаем ее решения, потому что входит Легхорн. За ним идут Сэм, Салли и Джерри.

Легхорн целится в курицу.

ЛЕГХОРН. Ладошки к солнышку.

Курица поднимает крылья вверх и медленно поворачивается.

ЛЕГХОРН. И без шуточек. Одно неверное движение, и ты — фрикасе.

ДЖЕРРИ. Ничего себе птичка!

ЛЕГХОРН. Я предчувствовал, что этот монстр вернется в Мемориальный театр имени Милдред Пизли Бэнгтри, чтобы спрятаться. Уж что-что, а кур я знаю.

САЛЛИ. Кто такая Милдред Пизли Бэнгтри?

ДЖЕРРИ. Сейчас не время это выяснять.

ЛЕГХОРН. Тихо! Я попробую допросить эти окорочка.

САЛЛИ. Курочку?

ЛЕГХОРН. Окорочка.

Легхорн начинает говорить с курицей на курином языке. Разговор долгий и драматичный, со взрывами возбуждения и моментами уныния.

ДЖЕРРИ. Что она говорит?

ЛЕГХОРН. Я думал, что слышал о курах все, но его рассказ меня поразил. Это декан химического факультета вашего колледжа. В надежде получить Нобелевскую премию он выпил смесь ЛСД, куриных витаминов, порошка для чистки канализации и бог знает чего еще. В его лаборатории еще осталась эта смесь.

САЛЛИ, ДЖЕРРИ и СЭМ. Доктор Джекилл!

Легхорн говорит что-то сочувственное на курином языке, и курица соглашается.

СЭМ. Что вы ему сказали?

ЛЕГХОРН. Что он не сможет в таком виде поехать в Стокгольм.

Курица обреченно произносит еще одну фразу.

ЛЕГХОРН. Он говорит, что в нем две пули, он все равно умирает.

Курица трагически умирает, сцена занимает минуту или две.

В это время на сцене появляются Уайтфит и миссис Джекилл. Миссис Джекилл держит в руках пробирку. Все скорбят, за исключением Уайтфита, который сияет от радости.

УАЙТФИТ. Какой смешной костюм! Я такого никогда не видел.

МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Заткнись уже, ничтожество, пустышка ты несносная. Это мой муж. Я все видела в окно лаборатории. Вот она, смертельная смесь. (Она показывает всем пробирку.)

Курица поднимается в последний раз и поет под аккомпанемент оркестра прощальную арию на курином языке. Потом она умирает, задрав ноги кверху.

СЭМ. Кимберли, ты в порядке?

КИМБЕРЛИ. Кажется, да. Но я никогда более не буду прежней. По-моему, я не смогу дальше придерживаться философии Альберта Швейцера.

Труппа удивленно таращится на нее.

МИССИС ДЖЕКИЛЛ. О чем он пел в последней песне?

ЛЕГХОРН. Я, наверное, расплачусь, когда все расскажу. Никогда не думал, что курица сможет меня так растрогать. В современном курином бизнесе есть место для капельки сентиментальности, поверьте мне. Он пел о том, что надлежит сделать с его останками. Просил зажарить их, завернуть в кулинарную фольгу и пожертвовать детскому дому.

МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Первый бескорыстный поступок за всю его жизнь.

ЛЕГХОРН. Ну что же, теперь мы все — участники этой истории, и репутация колледжа, какая бы она ни была, зависит от нашего решения. Согласны зажарить его?

ВСЕ. Да!

ЛЕГХОРН. Согласны завернуть его в фольгу?

ВСЕ. Да!

ЛЕГХОРН. Согласны отдать его детскому дому?

ВСЕ, КРОМЕ МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Нет.

МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Воздерживаюсь.

ЛЕГХОРН. Одна воздержалась. Думаю, мы приняли мудрое решение. Позволить сиротам есть курятину, полученную таким способом, неприемлемо с точки зрения морали современного христианского общества. Будущие поколения могут думать иначе. По результатам голосования выносится решение: жареную курицу похоронить в безымянной могиле как можно скорее. Мы должны будем забыть об этом происшествии, ибо огласка помешает притоку студентов и сбору пожертвований в пользу колледжа, а также поставит в тупик окружного прокурора.

ХОР (поет под управлением Джерри). Аааааааааааааминь! Ааааааааааааа-минь! Ааааааааааааа-минь!

Миссис Джекилл рыдает и падает на останки мужа.

ЗАНАВЕС

В другой главе я уже упоминал о штормах, бушевавших в голове Джека Керуака. Я знал его, или, точнее, он был непознаваем, ближе к концу его жизненного пути. Разумеется, я жалел Джека и прощал все, что он делал, когда в голове его гремел гром и сверкали молнии.

Но тут случай иной: речь пойдет о писателе, которого омерзительные мысли не просто посещали иногда, но который свои омерзительные мысли воплощал в жизнь и которого, как неоднократно и очень убежденно говорили мне люди, невозможно простить. Многие не могут его читать не потому, что говорится на конкретной странице, а из-за непростительных вещей, что этот человек писал или говорил в целом.

Он, всеми презираемый старик, военный преступник, и сам часто говорил в той или иной форме, что не собирается оправдываться, что прощение он счел бы худшим для себя оскорблением со стороны невежд.

Я бы ему не понравился. Я уверен в этом, ведь он вообще не пылал любовью к человеческим существам. Он любил свою кошку, таскал ее с собой, как ребенка.

Он считал себя как минимум ровней лучшим писателям современности. Мне рассказывали, что он как-то упомянул Нобелевскую премию: «Все эти навазелиненные жопы Европы уже получили ее. А моя где?»

И все же я, безо всякой надежды на финансовую выгоду и прекрасно понимая, что многие решат, будто я разделяю его тошнотворные идеи, попытаюсь показать, что этот человек заслуживает добрых слов. Мое имя теперь крепко связано с его именем — на обложках трех недавно изданных последних его романов, «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон», написано: «Предисловие Курта Воннегута-мл.».

Предисловие ко всем трем книгам одинаковое. Вот оно: