Вильгельм II Гогенцоллерн - События и люди. 1878-1918

Однако французам это представлялось слишком жестоким. Разочарование их было слишком велико, и надо было найти новый повод к войне. Вся шовинистическая пресса, вся хвастливая свора старалась изо всех сил, и вскоре выход был найден. Министр иностранных дел Грамон поручил послу Бенедетти посетить короля Вильгельма в Эмсе, где тот находился на курортном лечении, и потребовать от него письменного обещания, что он как глава династии примет свои меры в случае, если принц Леопольд изменит свое решение отказаться от испанской короны. Отказ принца Леопольда был заявлен Франции юридически в безупречной форме, а испанское правительство официально приняло его. Не могло быть сомнения в искренности этого отказа. Несмотря на это, почти все без исключения парижские газеты подстрекали к войне. Ругани на всех перекрестках подвергался тогда всякий, кто, подобно Роберту Митшелю в «Constitutionell», позволял себе высказывать свою радость и удовлетворение по поводу мирных перспектив. После статьи Митшеля сам Гамбетта воскликнул по его адресу: «Вы удовлетворены?! Какое гнусное выражение!» Номера газет со статьей Митшеля расхищали из киосков, выбрасывали в Сену, а выловленные оттуда швыряли ему в лицо. В ответ на статью Митшеля Эмиль де Жирарден писал ему: «Теперь представляется единственный в своем роде, совершенно неожиданный случай. Если государство сейчас не воспользуется им, оно погибнет». Уже тогда фактически началась подготовка к войне 1914 года.

Подобные словам Жирардена голоса, раздававшиеся далеко не в единственном числе и во Франции, и в Англии, должны служить дополнительными доказательствами того, что не мы являемся виновниками войны.

Наши политические и дипломатические комбинации в течение нескольких десятилетий, конечно, были задуманы и проведены далеко не безошибочно. Но если нами и были сделаны ошибки, то они всегда вытекали из чрезмерных стараний сохранить общий мир. Такие ошибки не могут быть поставлены нам в вину.

Я считаю, например, Берлинский конгресс, о чем я уже говорил, ошибкой, ибо он ухудшил наши отношения с Россией. Конгресс этот явился победой Дизраэли   англо-австрийской победой над русским государством, вызвавшей озлобление России к Германии. Но чего только не сделала в дальнейшем Германия, чтобы помириться с Россией! Я уже отчасти указал выше на сделанные нами шаги к этому. И сама цель, которую преследовал князь Бисмарк на Берлинском конгрессе, была направлена, как я уже доказывал выше, исключительно к тому, чтобы отвести угрозу мировой войны.

Канцлер фон Бетман-Гольвег, получивший от меня строгий приказ сохранить по возможности мир, сделал немало ошибок в 1914 году. В политическом отношении он ни в какой мере не дорос до того, чтобы справиться с мировым кризисом. Но нельзя же приписывать нам вину в возникновении войны только потому, что противники воспользовались нашими ошибками. Бетман, как и все мы, хотел воспрепятствовать войне. Это видно уже хотя бы из того, что вплоть до 4 августа он продолжал вести переговоры с Англией, все еще надеясь удержать ее от выступления. По этому поводу я вспоминаю также и о том заблуждении относительно англо-германских отношений, в каком находился немецкий посол в Лондоне князь Лихновский. Вскоре после вступления его в должность король Георг явился к обеду в немецкое посольство. Примеру короля последовало лучшее общество Лондона. К князю Лихновскому и его супруге сразу же хорошо отнеслись, и их прекрасно принимали в обществе. В связи с этим немецкий посол вывел заключение, что наши взаимоотношения с Англией улучшились. Однако накануне войны сэр Эдуард Грей холодно заявил послу, что из приема, оказанного ему в обществе, и хорошего отношения к нему лично князь Лихновский не должен делать никаких политических выводов. В поведении Грея сказывается разница между англичанином и немцем. Немец принял предупредительное к себе отношение за желание идти ему навстречу в политических вопросах, ибо немец привык открыто выражать свое расположение или нерасположение, проявляя их своим внешним поведением. Он не таит в своем сердце змеи. Англичанин, наоборот, поступает иначе. Он скорее даже рад, когда человек, с которым он имеет дело, смешивает форму с содержанием, принимая внешнее поведение за выражение политических настроений и взглядов. С английской точки зрения упомянутые выше слова сэра Эдуарда Грея были большой откровенностью.

Тот факт, что мы не возобновили соглашения с Россией о взаимном доброжелательном нейтралитете на случай войны, нельзя считать, однако, настолько решающим, чтобы от него могли зависеть вопросы войны и мира. Соглашение это, по моему мнению, не удержало бы Россию Николая II от выступления совместно с Антантой, а при Александре III оно было излишним. Мнение князя Бисмарка, что русский посол граф Шувалов возобновил бы соглашение о взаимном нейтралитете только с ним, но не с его преемником, является добросовестным чисто субъективным заблуждением князя. В действительности мнение Бисмарка в то время не соответствовало намерениям ни России, ни Германии.

Помощник статс-секретаря граф Берхем подчеркнул, например, в официальном докладе князю Бисмарку, что договор нельзя возобновить. Значит, было очевидно, что этого нельзя будет достигнуть и при помощи Шувалова. Я полагал, что возможно будет заключить новый, несколько видоизмененный договор, к которому необходимо привлечь и Австрию, подобно тому, как это было при старом союзе трех императоров. Но, как я уже отмечал, договоры с Николаем II не казались мне безусловно прочными, тем более после того, как во влиятельных кругах русского генералитета обнаружились антигерманские настроения.

Наш образ действий определялся ясным сознанием того, что Германия может достигнуть нужного ей международного положения и влияния исключительно при условии сохранения общего мира. Мои личные настроения еще более укрепляли во мне это сознание. Мой отец во времена моей молодости нарисовал мне ужасные картины сражений войны 1870   1871 годов, и я не испытывал никакого желания навлечь на немецкий народ и все цивилизованное человечество такое же бедствие и притом в еще более грандиозном масштабе. Старый фельдмаршал граф Мольтке, которого я глубоко почитал, как-то высказал следующее пророческое предостережение: «Горе тому, кто зажжет пожар европейской войны». Я не забывал также политического завещания князя Бисмарка, выразившегося в его словах о том, что Германия никогда не должна начинать войну первой. Таким образом, и политическое благоразумие, и личные мои склонности, и завещания двух великих людей   Бисмарка и Мольтке, и желания немецкого народа заниматься мирным трудом и избегать авантюр – все это направляло курс немецкой политики по пути сохранения общего мира. Те слухи, которые распространялись в недоброжелательных по отношению к нам кругах о существовавшей якобы у нас военной партии, были сознательной или бессознательной ложью. В каждой стране имеются элементы, которые при всех конфликтах начинают бряцать оружием   иногда по честному убеждению, а иногда из других, менее высоких побуждений. Но на ход германской политики подобные круги никогда не имели влияния.