Поль Пуаре - Одевая эпоху

Карикатура «Конфликт мод», 1907

Обедали мы в отеле «Терминюс», этот выбор показался мне странным. Когда я остался наедине с месье Руа, спросил его, почему он счел нужным встретиться с нами именно в этом ресторане со старомодным и помпезным декором. Руа объяснил мне, что отель «Терминюс» принадлежит месье Шошару, а тот за обедом не просто наслаждался шато-лафитом[57] и романе[58], которыми славились его погреба, а еще непрерывно думал, какую выгоду приносит ему каждый глоток. На все в жизни он смотрел только под таким углом зрения – поглощая фогош[59] и ортоланов[60], он слышал звон монет, падающих в его карман.

Рассказываю об этом как об одной из примет ушедшей эпохи, и не думаю, что в наше время еще существуют люди подобного сорта.

Итак, для меня началась новая жизнь, жизнь в мире моды, где мне предстояло изведать немало триумфов, но и немало горьких разочарований. Дом Дусе тогда процветал. Перед его подъездом на улице де ла Пэ стояли три ряда экипажей, можно было полюбоваться богатой фантазией каретных мастеров. Как сейчас вижу, прекрасная графиня де Ларибуазьер солнечным ноябрьским днем поднимается на подножку своей виктории[61] и изящно усаживается на подушки из светлого сукна, а лакей укутывает ей ноги меховой накидкой. Что за изысканность! А генерал Робино, элегантный спортсмен, надев цилиндр и куртку, погожими днями раскатывал по Елисейским Полям на трехколесном велосипеде!

Жак Дусе, начало ХХ века

То была благословенная пора, когда житейские тяготы и невзгоды, претензии налоговых инспекторов и угроза социализма еще не успели завладеть умами и отнять у людей радость жизни. Женщины могли прохаживаться по улицам в элегантных туалетах, не боясь, что их осыплют оскорблениями грубияны, сидящие на террасах кафе. Между людьми из народа и сильными мира сего еще царила фамильярность, очаровательная и не выходившая за рамки приличия. Знатные господа, приезжавшие в модные дома на улице де ла Пэ, улыбались в ответ на улыбки швеек. Прохожие держались друг с другом приветливо и по-товарищески.

У Дусе мне довелось провести немало упоительных часов, познакомиться с людьми, которых невозможно забыть. Однако я почувствовал себя очень неуютно, когда меня представили продавщицам фирмы. По большей части это были старые грымзы, устроившиеся в фирме Дусе, словно крысы в круге сыра. Они пользовались большим влиянием на клиенток, даже с самыми знатными дамами болтали запросто, обняв их за талию, и с покровительственным видом давали советы.

Улица де ла Пэ, ок. 1900

А по отношению к остальному персоналу фирмы они проявляли возмутительный деспотизм. Не могу не упомянуть мамашу Тийе, у которой было атласное лиловое платье в стиле модерн и в свои семьдесят лет она одевалась как юная девушка. Эта дама задалась целью подорвать мою репутацию, как будто я мог в чем-то ее ущемить. Думаю, она ненавидела меня за молодость и независимость. Эта женщина с изуродованным старостью и алчностью лицом ушла из жизни добровольно.

У нее был молодой любовник, однажды она с ним поссорилась и, когда он пригрозился уйти, сказала: «Если ты уйдешь, я окажусь на улице раньше тебя». Пока он спускался по лестнице, она выбросилась в окно. И он, едва выйдя за порог, действительно обнаружил ее на тротуаре.

Помню еще Флави, похожую на маску горгоны: волосы цвета красного дерева и глаза, извергавшие пламя ненависти. А также приторно-любезную мадемуазель Саннуа с белоснежными волосами в кружевных платьях, с вечно склоненной головой (думаю, у нее была какая-то болезнь, не позволявшая держать голову прямо). Ее напускная приветливость была не менее опасна, чем ярко выраженная враждебность Флави.

И конечно же, мне никогда не забыть Элиан, похожую на старую львицу с разноцветной гривой. Шевелюра этой хищницы была пестрой, как альбом с образцами в лавке красильщика. Тут имелся большой выбор цветов от алого до «имперского», зеленого, со множеством оттенков табачного, «бычьего хвоста» и луковой шелухи. Элиан напоминала швабру, которой драят палубу матросы, но швабру, насаженную на ствол виноградной лозы: настолько ее шея была жилистой, мускулистой и узловатой. Глаза как два зеленых фонаря и безгубый змеиный рот – таким было лицо этой ужасной старухи, наводившей на меня страх.

Я считал ее кем-то вроде опасной колдуньи или злой феи. И мне казалось, что ее жизнь должна была быть таинственной и трагической, но я ошибался: Элиан жила с учеником парикмахера, и, вероятно, он опробовал на ней новые способы окраски волос.

В то время как я всеми средствами старался упрочить свое завидное положение в фирме (возглавлял отдел костюмов, и под моим началом был весь технический персонал, то есть люди с гораздо большим опытом работы, чем у меня), почтенные продавщицы постоянно унижали меня перед подчиненными и со злорадным удовольствием осыпали насмешками.

К счастью, я подружился с двумя молодыми продавщицами, мадам Вантадур, очень хорошенькой блондинкой, и мадам Лемениль, элегантной брюнеткой.

Актриса Габриель Режан, 1900

Мадам Лемениль, заведующая отделом оригинальных фасонов, сама напоминала оригинальную статую, увенчанную пышной прической со множеством локонов и завитков. Вдобавок вся она была увешана украшениями, ожерельями, браслетами, брошами и брелками. Тут были слоники, цифры 13, крохотные ветряные мельницы, деревянные башмачки, черепашки, четырехлистный клевер, подковы, игральные карты – и весь этот арсенал никчемных безделушек и амулетов распространял вокруг позвякивание, беспрестанное и раздражающее, как и ее духи с ароматом гвоздики, наверно самой пахучей и пряной из индийских гвоздик.

Актриса Габриель Режан в роли Заза, 1898

Приходилось лавировать между этими богинями и проявлять чудеса дипломатии, чтобы нравиться всем вокруг. Месье Дусе с самого начала сказал мне: «Я бросаю вас сюда, как бросают в воду пса, чтобы научить его плавать.

Постарайтесь приспособиться».

И я приспосабливался.

Моей первой моделью стал воротничок из красного сукна с нашитыми полосками ткани вокруг выреза шеи. Подкладка из серого крепдешина была выпущена наружу и образовывала отворот. Воротничок застегивался сбоку на шесть эмалевых пуговиц. Было продано четыреста штук. Некоторые заказчицы просили сделать такой же воротник, но в другом цвете. И меня обязали в определенные часы быть наготове, чтобы выполнять такие заказы.

Актриса Габриель Режан в в вечернем платье Дома моды «Жак Дусе», Париж, 1900-е гг.

Однажды я увидел, как в запряженной мулами карете к дому подъезжает женщина, по-моему воплотившая самый дух Парижа, все его очарование и остроумие, – Режан. Она впорхнула в дверь, шумно прошуршав шелковым платьем, и спросила месье Дусе. Он вышел к ней, прекрасный, словно бог. Она прошептала ему на ухо что-то насчет новой пьесы и роли, которую собирается сыграть.

Месье Дусе подозвал меня и сразу же посвятил в эту тайну: речь шла о пьесе «Заза»[62]. Это была история о звезде кафешантана, о трудном начале ее карьеры и о том, как она уже в расцвете славы сталкивается у дверей мюзик-холла с бывшим возлюбленным. В этой сцене Режан должна была появиться в сногсшибательном, восхитительном манто, которое поразило и взбудоражило бы не только молодого человека, но и весь зал. Создать такое манто поручили мне. Я потерял сон. Какой бы фасон и покрой я ни представлял себе, всякий раз мне казалось, что он недостаточно хорош для Режан, недостоин ее. Наконец я придумал: черное тюлевое манто, на чехле из черной тафты Бийотэ (знаменитый в то время художник по веерам) расписал огромными красно-лиловыми и белыми ирисами. Сквозь тюль были продернуты две широкие атласные ленты, красно-лиловая и фиолетовая, они обхватывали плечи и завязывались спереди затейливым узлом, заменяя застежку. Вся печаль романтической развязки, вся горечь четвертого акта были в этом необычайно выразительном манто, и когда Режан появлялась в нем на сцене, публика уже предчувствовала грустный финал… После этого я стал признанным мастером как в фирме Дусе, так и во всем Париже.

Надев мое манто, Режан проложила мне путь к успеху.

Я повидал у Дусе всех звезд и знаменитостей той эпохи – Марту Брандес[63], Тео [64], Мэри Гарден[65], Рейшамбер.

При моей любви к театру я приходил в восторг, когда нам выпадало счастье делать костюмы для какого-нибудь спектакля, которые каждый год давали в «Эпатан»[66], на улице Буасси-д’Англа. Однажды нам заказали для кордебалета «Опера» военные костюмы эпохи Наполеона. Я попросил

Эдуарда Детая[67] дать мне подробное описание гусарского мундира 1815 года с ментиком[68], отороченным каракулевым мехом и расшитым брандебурами[69], с кивером[70], ладункой[71]и ташкой[72]. Месье Дусе дал мне рекомендательное письмо к Эдуарду Детаю. Когда я пришел к нему, он был во дворе и работал над батальной сценой: там стояла пушка, а вокруг – полицейские из Центральной бригады, одетые в мундиры артиллеристов времен империи и служившие ему моделями. Я объяснил цель своего визита, и он, почти не отрываясь от работы, наизусть перечислил мне цвета мундиров всех гусарских полков 1815 года, не забыв о выпушках[73] и сетках[74]. Потом он показал мне свою обширную коллекцию мундиров, сабель и касок. По пути домой я размышлял, насколько захватывающим может стать приобщение к какой-либо узкой области знаний и как это прекрасно, когда человек посвящает свою жизнь одной-единственной страсти.