Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Перевожу:

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Коли в компьютерах «Нью-Йорк таймс» лежат пачки заготовленных впрок некрологов живых пока что знаменитостей, кто бросит камень в Сережу за то, что замыслил книгу о Бродском на случай его смерти? А та казалась не за горами. Довлатов был профессионал, следовательно, по ту сторону добра и зла.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. У Сережи и про других коллег были схожие некропредсказания, а те пережили его, а иные живы до сих пор.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. О Бродском и говорить нечего — он сам регулярно прощался с жизнью в стихах, прозе и в интервью.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. На что были физические основания: сердечник, инфарктник, несколько операций, одна неудачная.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Сереже было что сказать про Бродского: глаз у Довлатова зоркий, память цепкая, перо точное. Это была бы одна из, если не лучшая его книга.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Судьба распорядилась иначе: Сережа умер первым. Вот Бродский и сочинил о нем — не книгу, а пару вымученных страничек…

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. …в которых ухитрился сделать пять фактических ошибок. Написал, к примеру, что «всю жизнь, сколько его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинноволосым, ни бородатым». На самом деле Сережа только и делал, что менял свою внешность, о чем можно судить по снимкам: то стригся коротко, то отпускал прическу, да еще с некоторой такой эффектной волнистостью. Регулярно брился, а то вдруг обрастал буйной растительностью на «запущенной физиономии», и бородатым мы его видели довольно часто.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А что Ося не помнит Сережу бородатым и вовсе нонсенс. У нас в этой книге есть фотка Наташи Шарымовой с дня рождения Бродского на Мортон-стрит — там они оба стоят визави: Ося смотрит на Довлатова и в упор не видит, что тот в бороде! Смешно ловить Бродского на ошибках — в его исторических экскурсах их куда больше, что нисколько не умаляет ни «Письма к Горацию», ни «Путешествия в Стамбул». А такие аберрации памяти и вовсе в порядке вещей. Через несколько лет после смерти Пушкина его друзья спорили, какого цвета у него глаза. Тем более Довлатов с Бродским, по словам последнего, «виделись не так уж часто».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Та же приблизительность у Бродского в оценках и обобщениях — что и в фактах. Вот он говорит о пиетете, который испытывал Сережа к поэтам, а отсюда уже, что его рассказы написаны как стихотворения — высшая похвала в его устах. Ничего подобного! Это Бродский внушает Довлатову посмертно свою иерархию литературы, где поэзия на первом месте, а поэт в роли демиурга. Довлатов никогда так не думал, Бродского не любил ни как человека, ни как поэта, а оторопь испытывал не к поэту, а к литературному боссу, в руках которого бразды правления.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не оторопь, а страх. Бродский тиранил Довлатова, беря реванш за былое унижение в Питере. А у Сережи скромность паче гордости. Называя себя литературным середнячком, он лукавил. На самом деле знал себе цену. В этом тайна Довлатова.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Одна из?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Вот именно! Не принимай все его слова на веру.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Помнишь, мы как-то зашли к Сереже с нашим московским гостем и тот стал высчитывать шансы Чингиза Айтматова на Нобелевку? Вежливый Сережа ввинтился в спор с какой-то кровной, личной обидой.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не боги горшки лепят. Да и столько среди нобелевцев случайных людей. Этой премией замкнут горизонт чуть ли не любого литературного честолюбца в России. Когда Бродский получил Нобелевку, вся русская поэзия оделась в траур — от Евтуха с Вознесенкой до Скушнера с Коржёй.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Что это ты на Осин манер стал коверкать имена? Поразительно, что завистник Найман даже о Нобелевской премии Бродскому рассказывает как о личном несчастье, хотя ему-то уж, при его поэтическом ничтожестве, ничего не светило.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Касаемо Довлатова: он, конечно, не рассчитывал на Нобелевку, но огорчился бы, узнав, что ее получил другой русский прозаик.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Нормально. Достичь такого пика популярности, как Довлатов в России, — выше любых премий. Бесконечные переиздания, собрания сочинений, спектакли, фильмы, мемориальные доски, музей в Пушкинских Горах, а у нас в Нью-Йорке имя Довлатова присвоено отрезку улицы, где стоит его дом и где до сих пор живут Лена, Катя и Коля Довлатовы. А сколько книг о нем! Вплоть до воспоминаний его первой жены.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Забавная книга. Сцена ревности чего стоит! Как кавказский человек, Довлатов палит из двустволки по Асе Пекуровской.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Если это правда. Сережа рассказывал иначе — как он пытался покончить с собой в ее присутствии, а она и ухом не повела.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ну, знаешь, такие демонстративные самоубийства… Апокрифа про Довлатова — вагон и маленькая тележка. Не относится ли попытка разыскать его мнимонастоящего биологического отца все к той же дежидовизации Довлатова? При той всенародной славе, как посмертная у Сережи, лучше бы он был без жидовской при**зди. Кой для кого. Не его первого и не его последнего отмывают от еврейства. Пусть уж лучше будет лицо кавказской национальности. А касаемо Пекуровской: для жен и слуг нет великих людей.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А для любовниц?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Люда Штерн с ее жалкими потугами добрать с помощью воспоминаний то, что не удалось в литературе? По сравнению с ее беспомощной прозой, по которой Сережа прохаживался довольно зло, ее мемуары, не всегда достоверные, хотя бы беззлобны, сочувственны к Довлатову. Один только недостаток — о ком бы ни писала, о Бродском или Довлатове, тянет одеяло на себя. Души в себе не чает! Но если пропустить всю эту автобиографическую бодягу, то да — есть полезная информация. Прежде всего — Сережины письма. Не сравнить с тем, что пишут довлатовофобы, хоть ее тоже иногда прорывает.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Довлатова отрицают те, кто знал его близко и для кого его нынешняя фантастическая популярность — ножом по сердцу. Даже для тех, кто делает хорошую мину при плохой игре и притворяется друзьями покойника. Воистину, избави меня, господи, от таких друзей, а от врагов я сам избавлюсь. Сколько завидущих, мстительных, реваншистских, а то и просто склеротических воспоминаний о нем. Б. жена, б. любовница, б. друг, б. коллега-соратник, а стал лютым литературным соперником.