Кирилл Андреев - Три жизни Жюля Верна

Одетый во все черное, в старомодной шляпе провинциального нотариуса, седой, как лунь, похожий, по его собственным словам, на «полярного медведя, вставшего на задние лапы», – таким изобразил Жюля Верна молодой французский художник Анри Деларозьер в своем альбоме «Амьенские силуэты». Только розетка ордена Почетного легиона выделяет его в толпе. Похож ли этот «силуэт» на того легендарного «капитана Верна», образ которого сложился в фантазии миллионов читателей? Похож ли он на того Жюля Верна, который, войдя в приемную министра иностранных дел, был встречен любезными словами секретаря:

– Садитесь, пожалуйста, мсье Берн. После стольких путешествий вы, наверное, очень устали?

Да, он устал: ведь уже тридцать лет длятся его «необыкновенные путешествия», а он стар и очень болен. Днем ноет никогда не заживающая рана в ноге, ночью продолжает мучить бессонница. Часто до рассвета горит лампа в окне башни, где расположена его комната. «Мсье Берн занимается, – говорят запоздалые прохожие, – он работает над новой книгой». Но писатель всего лишь составляет кроссворды и сочиняет головоломки – их уже накопилось свыше двух тысяч, целая книга! И все чаще он – в который раз! – подходит к полке, где стоят любимые книги его детства: «Мюнхгаузен», все «робинзоны», начиная с Крузо и кончая «швейцарским Робинзоном» Висса, три томика рассказов Эдгара По, собрания сочинений Фенимора Купера… Но, постояв минуту, он снова отходит к письменному столу: ведь он слепнет и может читать лишь два-три часа в день, да и то только при солнечном свете!

Все реже Жюль Верн встречается с людьми; он почти не принимает посетителей и уже не посещает ни Промышленного общества, ни Амьенской академии. Только ежедневная прогулка связывает его с внешним миром. Он стал молчалив, вместе со зрением слабела и память. Он даже не помнил всех своих книг. «Сейчас я заканчиваю как будто бы свой сотый том», – писал он в одном письме 1902 года.

Что могло так резко изменить жизнь писателя, который только во время путешествий создавал свои образы, только на море становился самим собой? Неужели только этот нелепый случай – выстрел в темноте – оглушил его навсегда и навеки лишил крыльев?

И люди снова начинали верить в старую легенду, давно забытую, а теперь всплывшую в обновленном виде: Жюль Верн давно умер, его застрелил его собственный племянник. А предприимчивый издатель Этсель, используя популярное имя, все продолжает из года в год выпускать в свет новые и новые романы под маркой «Жюль Верн»…

Но он был жив, этот старый литературный волк и капитан Жюль Верн. Париж снова увидел его в ноябре 1896 года.

Он был хром и очень стар – на пороге семидесятого года, один глаз совсем ничего не видел, но он шел твердо, крепко опираясь на палку, решительно сжав губы, рядом с ним шагал молодой, но уже знаменитый адвокат Раймон Пуанкаре.

Париж знал, что было причиной приезда знаменитого писателя. Предстоял громкий судебный процесс: «Тюрпен – против Верна. Обвинение в клевете».

Незадолго перед этим вышел в свет очередной том из серии «Необыкновенные путешествия» – «Равнение на знамя». В нем рассказывалась история несчастного молодого ученого Томаса Роша, изобретателя необычайно взрывчатого препарата «фульгуратор роша», одной щепоткой которого можно было уничтожить целый город.

Эжень Тюрпен, гениальный изобретатель мелинита, разорившийся, опустившийся, озлобленный отказом французского правительства приобрести секрет нового взрывчатого вещества, жаждал мстить за свои неудачи всему миру. И решив, что Жюль Верн изобразил в своем романе именно его, он бросил вызов старому писателю.

Жюль Верн знал каждый камень в своем любимом городе, но в этом новом Париже, где он не был десять лет, все было иным.

В старом доме на Рю Жакоб по-прежнему жил его издатель Этсель, но это был не его старый и умный друг Жюль, а гораздо более деловой и богатый Этсель-сын. Не было уже ни Гарсе, ни Сен-Клера Девилля – друзей юности, ставших героями его романов. Великий Лессепс, человек, создавший крупнейшее инженерное сооружение XIX века, соединивший два океана, оказался замешанным в грязную спекуляцию с акциями Панамского канала, знаменитую «панаму». Сам Жюль Греви, президент Третьей республики, известный во времена империи как стойкий патриот, был уличен в торговле орденами и вынужден выйти в отставку в 1887 году.

Что случилось с Францией? Что стало со всем миром? Почему 18S5 – 1886 годы легли таким мрачным рубежом не только в жизни Жюля Верна, но и в истории Европы и всего земного шара?

Ушла в прошлое героическая география его юности и зрелых лет, когда в неисследованных дебрях Черного материка смелые путешественники искали истоки Нила, доктор Ливингстон открывал целые страны, не известные Европе, когда удивительный Миклухо-Маклай совершал экспедиции в каменный век, к людоедам Новой Гвинеи.

Да, география стала иной, она превратилась в политическую науку.

В 1885 году англичанин Стенли, бывший репортер Гордона Беннета, когда-то нашедший Ливингстона, ныне сэр Генри Мортон Стенли, основал «Интернациональное африканское общество» для эксплуатации Центральной Африки. В том же году Италия завладела абиссинским городом Массауа, а Германия, Великобритания и Голландия, несмотря на протест Миклухо-Маклая, написанный от имени туземцев, произвели раздел Новой Гвинеи. Сам земной шар, казалось, уменьшился: путь, на который смелому и неутомимому Филеасу Фоггу понадобилось 8о дней, девочка Нелли Блай, репортер нью-йоркской газеты «Солнце», проделала сначала в 70, а затем – в 66 дней!

А мечты? Они воплощались в жизнь, но не так, как о том когда-то думал писатель. Подводные лодки, наследники династии «Наутилусов», уже строились во всех странах, но не для исследований тайн моря или поисков погибших сокровищ, похороненных в пучине океана, а для страшных молчаливых подводных битв. Скоро, наверное, и воздух станет местом сражений, а огненные снаряды, пущенные каким-нибудь новым герром Шульце, полетят в незащищенные города…

Все это иной раз могло казаться писателю подтверждением его пессимизма.

Процесс «Тюрпен – против Верна» слушался при закрытых дверях, и в газеты ничего не просочилось из того, что происходило в судебном зале. Но разве могли парижане ждать другого исхода, чем торжество писателя?

Жюль Верн не знал никого в Париже, но весь Париж знал его.

Так вот каков он! Наконец-то французы могли воочию увидеть Жюля Верна, раньше он был скромен, теперь он стал равнодушным и не скрывался больше в затейливом мираже легенд.

Живой, остроумный бульвардье, завсегдатай больших бульваров, завзятый театрал, парижанин до мозга костей, гражданин «города-светоча» – таким помнили Жюля сверстники юности.