Людмила Бояджиева - Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века

К съемкам Ава относилась несерьезно и рассеянно, хотя играла с лучшими актерами, снималась у лучших режиссеров. Уже охладевшую ко всему Аву случай подвел к тому рубежу, за которым она могла бы стать большой актрисой, если бы захотела. В 1963 году она прекрасно сыграла в паре с Ричардом Бартоном в замечательном фильме Джона Хьюстона «Ночь игуаны» по пьесе Теннесси Уильямса. Ава утвердилась как сильная актриса. Но было поздно.

Ко времени съемок фильма с ней уже нельзя было работать в часы после ланча. Любовь к выпивке привела ее к хроническому алкоголизму, а сама она перешла из разряда красавиц, опасных своей прелестью, в разряд красавиц, опасных пьяной скандальностью.

За исполнение роли Мэк-син Фолк в картине «Ночь игуаны» в 1964 году Гарднер был присужден приз XII Международного кинофестиваля в Сен-Себастьяне. О, как мало волновало ее мировое признание теперь, когда она уже ничего не ждала от жизни!

Благодаря магической красоте и притягательному шарму Ава Гарднер свыше трех десятилетий оставалась символом Голливуда. В ее послужном списке более шестидесяти ролей. Она играла очень разных героинь, но почти всех их объединяли неудовлетворенность, неуспокоенность, присущая даже королевам.

Волевая, властная императрица Элизабет в романтической ленте «Майерлинг», снятой в 1968 году Теренсом Янгом, внушала сыну: «Мы комедианты, которым надо играть до конца». Эти слова мало применимы к реальной Гарднер. В отличие от многих звезд она вовсе не была одержима идеей свой миссии в искусстве, своего места «на небосклоне» и не старалась удержаться «в обойме». За роли стареющих аристократок, которые Ава играла до шестидесяти пяти лет, она бралась лишь ради денег.

Фрэнк Синатра часто приезжал к ней в Лондон и был, пожалуй, единственным человеком, кого она еще хотела видеть рядом.

…Вот и пятьдесят. Смешно даже, что это случилось с ней. Откуда взялись мягкая складка под подбородком, поплывший овал лица, обладавшего, казалось, прочностью мрамора? Волосы подстрижены — это выглядит моложаво. Моложаво? Но не с таким же тяжелым взглядом встречают собственный день рождения молодые женщины. К тому же Рождество. Баппи звонила. Звонили друзья — веселые голоса из Мадрида, из Америки. А букет она получила только один — полсотни алых роз. Нет, не от Микки Руни, забрасывавшего цветами девятнадцатилетнюю старлетку. Говард Хьюз — он не забыл. Забавно, все твердят, что бедняга окончательно сбрендил, купил целый отель в Лас-Вегасе, дабы безвыездно проживать в пентхаузе, и телестанцию поблизости, чтобы смотреть фильмы круглосуточно. Говорят, он много лет не спускался с крыши. Сумасшедший, а вспомнил. А Синатра в своем уме, потому и не думает о бывших женах — спешит нахватать деликатесов с пиршественного стола. Вспомнил о ее юбилее лишь на следующий день, наверняка прочел в газете. Поздравил по телефону. Она рассказала про розы Хьюза. Он — про запись нового альбома.

Нанес визит лишь через полгода — попал в Лондон конечно же по делам, но хоть не забыл зайти.

— Что-то тебя не видать на светских тусовках, — хмурился он, отмечая изменения: Ава поникла, зеленые глаза погасли. В лице — одутловатость и тоска пьющего человека. Боже, куда все подевалось? Фрэнк поморщился и соврал: — Выглядишь отлично.

— Советуешь выбираться на тусовки? Да ты за кого меня принимаешь! Я не Лорен Бэколл — вездесущая старая коза! Проводит дни в салонах красоты, часами сплетничает по телефону, закупает горы нарядов… Чтобы затащить в постель очередного жиголо или вечерок потолкаться среди знаменитостей. Мне-то зачем ваши гулянки? Разве я кому-нибудь интересна? Давай лучше выпьем. — Ава достала новую бутылку виски, высыпала в антикварную испанскую вазу пакет воздушной кукурузы. Вялые движения, растянутый свитерок, тапки со свалявшейся меховой опушкой. Взгляд в пустоту.

Казалось, ничто не могло вывести ее из состояния вечной скуки.

— Ты кинозвезда, и очень яркая. Тебя и сейчас приглашают на хорошие роли…

— Что за ерунду ты несешь, милый? Какая глупость — «кинозвезда»! Что за идиот это придумал? Недавно мне предложили сыграть роль «шикарной, богатой, но одинокой женщины». Как тебе это нравится?

— Не понимаю, что тебя возмущает?

— «Вы что, издеваетесь? Да я играю ее всю жизнь!» — вот что я им сказала. Всю жизнь — богата и одинока.

— Наверное, ты и вправду была слишком красива для нашего мира. И здорово наивна. Твой принцип «все или ничего» — это же путь к банкротству. Бегство от трудностей! Нежелание бороться! И скука! Как хочешь, мне этого никогда не понять!

— Ой, ой! Меня учит сам Президент шоу-бизнеса! Мистер Удача!

— Я всего добился сам. И если ты скажешь, что мне помогали, то помогали именно потому, что я такой! А не поджавший хвост лузер, оплакивающий в углу свои неудачи! — Фрэнк завелся, мечась по комнате. — И мне никогда не бывает скучно! Тяжело, больно — да. Но скучать — извини…

— У тебя есть любимое дело.

— А у тебя кино! — Он, конечно, хотел сказать другое: если она не бросит пить, то кино будет закрыто для нее навсегда.

— Кино? Пс-с… Ты думаешь, я понимаю что-нибудь в кино? Думаешь, оно для меня что-то значит?

Как ему хотелось хорошенько встряхнуть ее, выбить всю эту меланхолию, бутылочную тоску… Фрэнк сделал два глубоких вздоха и лишь покачал головой:

— Я все еще плохо знаю тебя, Ава.

— Арти сказал однажды, что боготворит мое тело и ненавидит душу. Ненавидит, а?.. За что? Разве я злодейка?

— Твою душу втиснули в чужую одежду. Платье с маками Люси — это твое родное, в нем ты могла быть сама собой — дурачиться, посылать к чертям, плясать на столе босой и говорить, что взбредет в голову.

— А на меня напялили королевский венец… — Ава пальцем развозила по столу лужицу вина, потом вытащила из вазы нарцисс и положила венчиком в лужу: — Пусть тоже пьет. Я поняла, в чем дело: в короне нельзя говорить, что взбредет в голову, и дурачиться. Верно?

— Ты не королева и не простушка. — Фрэнк стиснул кулаки. — Ты совершенно особый зверь. Гибрид. Смесь королевы с Золушкой, голливудской шлюхи с деревенской девчонкой, хранящей девственность. И вот эта невероятная смесь, обманчивая, зыбкая — дурман! Дурман, от которого все мучаются, и ты сама прежде всего.

— Спасибо. Приехал, объяснил. Теперь я могу умереть спокойно, как смесь, гибрид, зверь… Напиши это в эпитафии.

— Перестань, Ава! Да проснись же ты! — Схватив за плечи, он поднял ее со стула и посмотрел прямо в глаза: — Слушай! Слушай меня внимательно: так больше нельзя. Ты убиваешь себя. Я устрою тебя в лучшую клинику. С этим теперь прекрасно справляются. Ты вспомнишь, что такое быть трезвой. Быть в рабочей форме.