Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

И мне тошновато — от этих торжествующих сравнений и выводов милых студентов нашего класса.

Вы помните: пытался я им показать советский период в его положительных мечтаниях и ценностях, но текстов они не читали, и пришлось проскочить — опять к разрухе нашей…

Хотя нет, не совсем я прав и в этом самоуничижении: самокритика и американских понятий и идеалов тоже очень сильно там, в работах студентов, звучит — и именно благодаря сравниванию с иными мирами. Так это особенно в моем другом классе, где я давал им и Германию, и Грецию, и Италию, и Англию, и Индию, и Еврейство, и Россию, и Америку…

Ладно. Уж душа нацелена на возврат. Но, конечно, замечательно полезный это был период жизни и опыт и расширение понятий. Радуюсь за вас с Маликой, что вам повезло это в молодые годы осуществить и тем расширить ваше миропонимание — и себя тоже развить.

Однако чувствую, как душа СУШЕЕТ тут. Даже впечатления и новые уразумения ума развивают какую-то поверхность существования человека, но не его сердцевину и душу и глубину — это все упрощается: верно, для того, чтобы эффективнее РАБОТАТЬ в разделении труда, профессионалом, — и чтобы душа, ее глубина и сомнения в ценностях («А НА Х-Я все это?») — не мешали бы? Так что с радостью возвращаюсь домой — в свою родную глубину и любовь семейную и разделять судьбу, и претерпевать вместе с ними и с чем-то НАШИМ, родным, хотя и не знаю, как обозначить: «народом»? «страной»?.. Обнимаю Вас и желаю всего благого. Напишите. Приезжайте.

Ваш Г.Д. Гачев

19.12.91. 6 веч. Смута. Хотел сказать — «последняя», но нет, это только здесь; а еще сколько их тебе будет!

Позвонил Юзу — советоваться, как деньги со счета брать и какими купюрами и как везти — он адресовал к Ире и позвал на обед, я поехал, и потом он предложил ящик купить для провоза — не взрежут воры на таможне. Еще 50 долларов потратил. Еще за телефон завтра — 60. А на наши деньги если (= в 200 р. доллар) — 20 тысяч ни за что! Витамины, кассеты, печенье…

20.12.91. 8 веч. Закругляюсь. Хламу и тут накопил — и бумаги! Жадюга!.. Звонок — Юз придет, посылку передавать.

22.12.91. Уже у Сукоников я в Нью-Йорке: вчера переселе- ние-транспортация меня им состоялась с мелочным моим бу- мажно-многим скарбом и велосипедом. Потом у Инны день рождения — как 29 лет назад на таком же в Одессе (я — тогда моряк Черноморского пароходства у них гостил). Все ж живем — слава Богу!

Узнаю о развале нашей страны и всего в ней — газеты, рассказы. — Зачем это мне? — душа вопиет. — Зачем снова перено- равливаться к миру внешнему и учиться заново ходить по каким- то его ненужным мне новым путям, назойливо отвлекая меня на себя — от мне присущих занятий: душой, любовью, духом?

Вдруг взвидел мир — как шершавое грубое животное панцирное, что лезет и трется о тебя — наглое в этих двух своих ипостасях: ликующей американской, где столько нужно тебе узнавать ненужных тебе «ноу-хау» — как и что делать (как открывать что…), и сыплющейся нашей, где уж и не знаешь, как это «наше» и назвать, где уже никто ничего не знает, как и что и куда, — и никакого «ноу-хау».

Раньше уж приноровился как-то к внешности мира у нас, и не мешал он, инерционно ты в нем мог существовать, усилия делая в мире абсолютных ценностей. А теперь — снова впадай…

Однако что, собственно, тебя так прижало? — отдай отчет.

— Что печатать не будут. Вон в «Московских новостях»: что «мы» перестаем быть самой читающей страной. Тиражи журналов — пали, «Знамя» —25 тысяч… и проч.

Так ведь тебя и так не печатали — в тех же «Знаменях» в бум «перестройки». Ты думал, отхлынут временные — и тебя приветят? Нет уж — снова шершавое временное лезет и будет лезть и теребить раздраженность в людях. И в тебе…

Такты не раздражайся! В чем дело-то? Твое-то — не отменно: себя наблюдать-содержать в бытии при компасе на Абсолют. А там уж это его собачье дело — мира-то и океана: шевелиться, бушевать, дергать тебя. А ты — будь при благе — вот и все! Как вон еще в Миддлтауне напал на советское телевидение, и там Отец Андроник, игумен Соловков ныне, спокойно так отвечал на вопросы корреспондента о буче в России и развалах: что для Церкви это обычное дело, и она не торопится. Бог не торопится. Пятьдесят, тысяча лет, какой «строй» — не важно. У христианства задачи ясные: терпеть, радоваться и любить — в любых условиях это возможно: и на Майами-бич на пляже, и в камере смертников перед расстрелом.

Ну и ты тоже — стыдись: как пал низко, возмечтав о паблисити и успехе, и публикациях своих текстов — в последние годы. И исполнился зависти и раздражения к «успешливым» и проскочить успевшим, вроде Битова, Апешковского, Эпштейна и проч.

Ты же почему имел золотые себе годы — застоя? Потому что внутренне отказался от печати, освободился. Сейчас же снова поманили тебя — и ты ввергся в надежду — и снова сверзиться сейчас приходится. Ну что ж, — обычное дело. А ты свое — продолжай.

…Сидели в кухне с Инной Суконик, завтракали, звучал Бах- Французская сюита. Сарабанда, что я играл в детстве. Она говорит:

— Приятно Баха слушать это снова на фортепиано. А то его ныне на все электронные и прочие инструменты перелагают — и хорошо звучит все равно. Он же не придавал значения тембру, как другие, новые.

— Что значит абсолютная музыка = душа, независимая от тела: в любой наряд и плоть облеки — будет божественна.

Инвариант. Как христианство (о чем ты выше). Как и тебе быть-существовать: инвариантно к преобразованиям шершавой кожи мира.

— А как твои дети относятся к событиям? — Инна меня.

— Да как и зачем? Лариса занята своими задачами в живописи. Настя — любовию и отношениями с мужем и помогает Маме с Федоровым. В Абсолютном пребывают — и им заняты; а это шевеление — помеха, оттягивает. Ну, конечно, развлекает, незачем? Есть более существенные занятия…

— Но мы же в мире живем. И тут люди участвуют…

— Да ведь тут-то все в одном направлении — тысячу лет, с Англии. С Хартии вольностей. Пуритане-то сюда уже эту культуру внесли и продолжили триста лет — и шло только расширение и гармонизация разного. А в России четыре тотальные разрушения — и новоначатия — за сто лет! И все пересаживаемся — играть квартет! Слишком много внешне лезущего и соблазнов по- новому рассесться. Будто это так уж и важно!

— А что, ты с самого начала перестройки так полагал?

— Да нет, увлекся вместе со всеми — созерцать, как забивали Быка государства, партии — неуклюжего, огромного. А теперь, когда забили, вижу, что им и в нем мы жили и дышали, и беречь было надо и лечить, а не забить, хамски хохоча и надругива- ясь, — и начинать строить нового уродца… Что тебе Бах лучше играется при бесхолестерольной пище и при компьютерах кругом, нежели в Одессе иль в Москве при «застое»?