Сергей Мокрицкий - Путь христианина

На это судья пренебрежительно отреагировал: «Комсомольский вожак называется, посадить бы тебя вместе с ними на эту скамью». Тот смело ответил: «Я не против, но я еще не заслужил чести сидеть вместе с ними», – и стал давать показания, оправдывающие нас.

Следующим свидетелем была молодая учительница, которая была агитатором в предвыборной кампании. Именно ей мы и заявляли отказ участвовать в выборах. Судья спросил учительницу:

– Вы знаете Мокрицкого Сергея и Добраньского Макара?

– Да, – последовал ответ.

– Расскажите нам об их антисоветской деятельности.

– Об антисоветской деятельности я ничего не знаю. Они сказали, что в выборах участвовать не будут, потому что выбрали Иисуса Христа своим царем.

– Вы, наверное, все забыли, выйдите и подумайте, – раздраженно сказал ей судья.

Она вышла и за дверями ей, скорее всего, объяснили, что именно она должна вспомнить и как должна отвечать. Однако, когда ее вызвали вновь, учительница ответила, что больше ничего не вспомнила.

Затем зашел комендант общежития и наговорил на нас столько, что хватило бы и для расстрела. Обвинения, в частности, заключались в том, что мы с Добраньским не участвовали ни в каких культурных мероприятиях, тем самым влияли на других и давали повод к антисоветским настроениям.

После короткого совещания суд вынес приговор: пять лет лишения свободы в исправительных лагерях общего режима без поражения в правах. Обвинения по статье 54–10 часть II – антисоветская пропаганда.

После окончания суда нас в тюрьме долго не держали и вскоре отправили в местный трудовой лагерь в Макеевке. Библию забрали при аресте как вещественное доказательство. А гражданскую одежду у нас отобрали зэки в тюрьме. Взамен дали какое-то тряпье. В этом мы и отправились в лагерь.

Началась трудовая жизнь. Приходилось до места работы проходить огромные расстояния пешком. Также требовали вырабатывать высокие нормы производства, а пайку хлеба давали мизерную, 700 грамм хлеба (если, конечно, это можно назвать хлебом) нам бросали в подставленную фуражку. Для голодного человека этого хватало на один прием пищи.

С Макаром нас разлучили, его перевели в другое место. В этом лагере не было ни братьев, ни Библии, ни библейской литературы. Там я познакомился с заключенным-врачом Василием Гавриловичем, который тоже отбывал срок по политической статье. В дальнейшем наши дороги с этим человеком еще пересеклись. Кстати, в лагере было несколько таких, как он, врачей-ученых. Помнится, они верили, что кто-то из потомков царя еще жив и мечтали о восстановлении монархии.

Вскоре мне пришлось перейти на новую работу. Меня и старика инженера-металлурга вызвал начальник и поручил новое задание – отливать для столовой лагеря алюминиевые чашки. Через какое-то время мы изготовили достаточное количество чашек, и меня перевели в другой лагерь, находившийся в городе Енакиево, на строительство цементного завода{1}.

На новом месте жизнь пошла по-иному. Здесь были братья и сестры. Братья: Козачук Клим, Кокотень Петро, Гушта Владимир. Сестры: Зажицкая Христина с дочерью Анной Булкой, Гушта и другие. Мы помогали во всем, как могли. Эта была группа братьев и сестер из Западной Украины, которых судили по одному делу. Раньше они находились в соседнем лагере на железнодорожной станции «Фенольная», а затем их перевезли в Енакиево. Тогда еще мужчины и женщины могли содержаться в одном лагере. С братом Петром Кокотнем мы попали в одну бригаду бетонщиков. Как же было здорово работать вместе!

Однажды на стройку приехала правительственная комиссия. Заметив, как я работаю, подозвали к себе и стали расспрашивать, за что и какой срок я отбываю.

Главный из комиссии так ласково сказал мне: «Вот что, сынок, когда страна получит первые тонны вашего цемента, ты уже будешь дома. Мы будем ходатайствовать перед правительством о сокращении срока, и тебя освободят».

Я поверил и продолжал стараться изо всех сил, но, как оказалось, напрасно…

Строительство закончилось, страна получила цемент, а большинство заключенных отправили на север, в Кайский район Кировской области, куда еще царица Екатерина II ссылала неблагонадежных на покаяние. Отсюда и название района – «Кайский».

Мне же не в чем было каяться перед человеческой властью. Я оставался верен высшей власти Иеговы Бога и Иисуса Христа.

Объекты, находившиеся в ведении Управления лагерей МВД, были разбросаны вдоль железной дороги на протяжении девяноста километров по лесополосе и болотистой трясине. Именовалось все это «Вятлагом»{2}.

Вдали от Москвы и Главного управления МВД в лагерях процветало полное бесправие и беззаконие.

В мои обязанности входило вывозить срубленный лес на лошади, запряженной в сани, по ледяной дороге на биржу. Биржей называли склад обработанной древесины, вывезенной из леса. Работа была очень тяжелой. Из лагеря выходили в шесть утра, а возвращались ночью. Необходимо было выполнить норму: две ходки из леса на биржу. Хорошо было, если я успевал вернуться в барак к полночи. Приходил голодный, уставший, промокший до нитки. Одежду сдавал в сушилку, но к шести часам утра она не успевала высохнуть, лишь распаривалась. Утром натягивал мокрую одежду и в лес – на мороз и снег.

В связи с голодом часть одежды пришлось выменять на хлеб. Поэтому я надевал на голое тело телогрейку без пуговиц, застегивал ее алюминиевой проволокой, ватные штаны и стоптанные валенки на босу ногу. Так я продержался месяца два. Однажды утром окончательно простывший, с температурой под сорок градусов, я не смог подняться с нар. Зная, чем это может закончиться, думал, что близка моя смерть.

На работу я тогда не вышел. Нарядчик с начальником колонны пришли за мной в барак. Я лежал на верхних нарах, примерно 1,3 метра от пола. Меня, голого и больного, сдернули с нар на пол. Я упал, ударился головой и потерял сознание. В таком состоянии меня и бросили на полу. С меня уже нечего было взять, я не был пригодным для работы материалом. Таких обычно выносили на улицу замерзать. А затем, констатировав смерть, вывозили из зоны на лагерное кладбище. Как их там хоронили, не знаю.

Почему со мной поступили иначе? Кто-то завернул меня в одеяло и отвез в больницу. Там я долгое время лежал без сознания, с лихорадкой, в бреду. Мне чудилось, что я у себя дома, и не мог понять, почему ко мне никто не подходит. В лагере я ни с кем особо не подружился, а братьев здесь не было. В эту больницу по наряду в качестве врача был направлен Василий Гаврилович, с которым мы познакомились в Макеевке. Еще там я ему понравился за то, что совсем молодым был осужден за твердые религиозные убеждения. Позднее он поделился со мной, что его не покидала надежда найти меня. В нарядной он нашел мою фамилию в списке и узнал, что я числюсь в бригаде возчиков и что нахожусь в больнице.

Помню, это было в воскресенье. Я как раз пришел в себя и мечтал: а вдруг я нахожусь дома и сейчас меня обязательно кто-нибудь проведает.

Вдруг я услышал голос санитара: «Он очень болен, без сознания, с высокой температурой. К нему нельзя». И в ответ до боли знакомый баритон: «Дайте пройти, я врач, буду работать в вашей больнице». Я увидел на пороге Василия Гавриловича, радостно ахнул и потерял сознание.

После укола я опять пришел в себя. Василий Гаврилович, сидя на кровати, успокаивал: «Не волнуйся, сынок, все будет хорошо. Кризис миновал. Ты обязательно поправишься». И он действительно помог мне поправиться. Кем я был для него, что он так старался? Кто положил ему на разум искать меня и найти?

После болезни я был очень слаб, и Василий Гаврилович выхлопотал для меня разрешение остаться работать при больнице санитаром. Я ездил на кухню за пищей для больных и проводил ее раздачу.

На кухне работала поваром немка по имени Марта, с Поволжья. Говорливая, она расспрашивала обо всем: какой у меня срок, за что судили, и так далее. Выслушав мою историю, она горько расплакалась. Затем велела мне в следующий раз захватить с собой кроме кастрюль еще и котелок.

Я так и сделал. Она налила туда суп пожирнее, для меня. Вернувшись в больницу, я, не колеблясь, вылил тот котелок в общую кастрюлю. И в следующий раз пришел без котелка и набросился на Марту: «Как вы посмели так сделать: отнять у доходяг и дать мне лучшее?» Она расплакалась: «Ты сам голоден, а думаешь о других». А после сказала, что будет готовить мне еду из продуктов, которые получает из дома. А если я опять буду отказываться, она каждый раз будет плакать. Я согласился и спросил: «Кто я для тебя, что ты так заботишься обо мне?» Она ответила: «Ты мне приемный сын, и я буду заботиться о тебе до тех пор, пока ты не поправишься». Для меня это было очевидной заботой свыше.

Но это было только начало моей жизни в том лагере.