Пьер Жильяр - При дворе Николая II. Воспоминания наставника цесаревича Алексея. 1905-1918

Алексей Николаевич был центром этой сплоченной семьи, средоточием любви и надежд. Сестры боготворили его, а для родителей он был источником гордости и радости. Когда он бывал здоров, во дворце все преображалось. Все и вся, казалось, купались в солнечном свете. Обладая от природы счастливым характером, он мог бы вполне успешно и равномерно развиваться, если бы не его болезнь. Каждый приступ означал для него недели, а то и месяцы постоянного наблюдения врачей. А если кровотечение было сильным, то за этим следовал длительный период анемии, когда он просто не мог заниматься. Поэтому в нашем (вернее, моем) распоряжении были только промежутки между приступами. И, несмотря на его живой ум, процесс обучения шел довольно тяжело.

Великие княжны были очаровательны – воплощение свежести и здоровья. Вряд ли где-то еще можно было найти четырех сестер со столь различными характерами и темпераментами. Несмотря на это, они были единым целым, и одновременно каждая из них оставалась яркой индивидуальностью, со своими особенностями. Из первых букв своих имен они составляли общее имя ОТМА, под которым часто дарили подарки и которым подписывали письма, написанные одной из них по поручению и от имени всех.

Думаю, читатели простят мне, если я вспомню здесь несколько эпизодов, связанных с этими очаровательными девушками. Я помню их во всей красоте и искренней пылкости юности. Я бы даже сказал, что они еще не переступили грань, отделяющую юность от детства. Они пали жертвами ужасной судьбы как раз тогда, когда их ровесницы вступали в девичество.

Старшая, Ольга Николаевна, обладала удивительно живым умом. Она была рассудительной и в то же время инициативной, отличалась независимостью суждений. Сначала наши отношения строились трудно, но впоследствии они сделались сердечными и доверительными. Она все схватывала буквально на лету и всегда умудрялась взглянуть на вещи под совершенно неожиданным углом зрения. Я хорошо помню, как на одном из наших занятий по грамматике, когда я объяснял свойства глагола и правила употребления вспомогательных глаголов, она внезапно прервала меня:

– Я поняла, месье. Вспомогательные глаголы – это слуги смысловых. И только бедный «avoir» должен все делать сам.

Помимо учебников она много читала. Когда она стала старше, то каждый раз, давая ей книгу, я помечал на полях те отрывки и главы, которые ей следовало пропускать. Обычно я давал ей краткое изложение этих мест. Свои действия я объяснял ей трудностью текста или тем, что он совершенно неинтересен.

Однажды моя оплошность стоила мне нескольких неприятных мгновений, но благодаря рассудительности царя этот неприятный инцидент завершился лучше, чем я ожидал.

Ольга Николаевна читала «Отверженных»[14] и дошла до описания битвы при Ватерлоо. В начале урока она протянула мне список слов, которые не поняла, как это было у нас заведено. К своему крайнему удивлению, я увидел там слово, которое всегда ассоциируется с именем офицера, который командовал гвардией. Я был уверен, что не забыл о своих обычных предосторожностях. Я попросил у нее книгу, чтобы удостовериться в этом, и понял свою ошибку. Чтобы избежать щекотливого объяснения, я вычеркнул злополучное слово и вернул список великой княжне.

– Но вы же вычеркнули как раз то слово, о котором я вчера спросила у папа! – воскликнула она.

Меня словно обухом по голове ударили.

– Что?! Вы спросили…

– Да, и он поинтересовался, где я услышала это слово, и затем сказал, что это очень сильное слово, которое не стоит повторять, хотя в устах того генерала оно было прекраснейшим словом французского языка.

Несколько часов спустя я увидел царя, когда тот гулял в парке. Он отвел меня в сторону и очень серьезно сказал:

– Вы учите моих дочерей очень любопытным словам, месье…

Я начал было объяснять ситуацию, но запутался в словах. Царь рассмеялся и прервал меня:

– Не беспокойтесь, месье. Я в общем-то понял, что произошло, поэтому и сказал дочери, что это одна из самых сильных похвал во французской армии.

Татьяна Николаевна была довольно сдержанной и уравновешенной. Она обладала сильной волей, но была менее откровенна и импульсивна, чем ее старшая сестра. Она не блистала талантами, но это компенсировалось усидчивостью и терпением. Она была очень хорошенькой, но в ней не было того очарования, которым отличалась Ольга Николаевна.

Татьяна Николаевна была любимицей матери. Не то чтобы ее сестры меньше любили мать, но Татьяна знала, как окружить ее ненавязчивым вниманием, и никогда не давала воли свои капризам. Благодаря своей внешности и достоинству, с которым она держалась, она затмевала сестру, а последняя и сама, не думая о себе, отодвигалась на второй план. Несмотря на это, сестры были искренне привязаны друг к другу. Между ними было всего 18 месяцев разницы, что способствовало их близости. Их звали «большой парой», а Марию Николаевну и Анастасию Николаевну – «маленькой парой».

Мария Николаевна была чудесной девочкой, довольно высокой для своего возраста, настоящим воплощением здоровья. У нее были большие карие глаза. Ее вкусы были весьма простыми. По натуре она была очень доброй девочкой, чем ее сестры частенько пользовались, называя ее «маленьким толстым щенком». Она действительно своим великодушием и преданностью напоминала собаку.

Анастасия же Николаевна была довольно остра на язык. У нее было хорошо развитое чувство юмора, и стрелы, выпущенные ею, частенько попадали в самые уязвимые места. Можно сказать, что она была «несносным ребенком», но с годами этот недостаток стал менее заметен. И еще она была чрезвычайно ленива, что, правда, в какой-то степени компенсировалось ее одаренностью. Она отлично говорила по-французски и была неплохой актрисой, как я убедился, когда мы вместе с девочками разыгрывали сценки из комедии. Удивительно живой ребенок, она столь заразительно радовалась, что некоторые придворные стали называть ее «солнышком», как когда-то при английском дворе называли ее мать.

А в общем-то все можно выразить гораздо проще: очарование этих детей было в их простоте, искренности, свежести и врожденной доброте.

В их глазах мать, которую они обожали, была непогрешима. Лишь Ольга Николаевна иногда проявляла независимость суждений, вообще же дочери окружали мать вниманием и заботой. По собственной инициативе они организовали свою жизнь так, чтобы кто-нибудь из них был постоянно «на дежурстве» при матери. Когда царица болела, та из дочерей, которая была «на дежурстве», даже не выходила на свежий воздух.

Их отношения с царем были превосходны. Он был для них и царем, и отцом, и другом одновременно.

Они чувствовали к нему абсолютное доверие и искреннюю любовь и привязанность. Разве он не был тем, перед которым склонялись в поклоне министры, высшие иерархи церкви, великие князья и даже их мать? Разве не его отцовское сердце было открыто для их печалей и проблем? Разве не он вдали от любопытных глаз с молодой искренностью делил с ними их заботы?

За исключением Ольги Николаевны, великие княжны были весьма посредственными ученицами. Во многом это объяснялось тем, что царица упорно отказывалась брать дочерям гувернантку-француженку. Безусловно, она не хотела, чтобы кто-то вставал между ней и дочерьми. В результате они читали по-французски, да и сам язык им нравился, но они так и не смогли научиться бегло говорить на нем.[15]

Из-за того, что здоровье царицы было не слишком хорошо, на образование дочерей обращали меньше внимания, чем хотелось бы. Болезнь Алексея Николаевича подорвала сопротивляемость ее собственного организма. В периоды обострения она не щадила себя и проявляла незаурядную энергию и мужество. Когда же опасность отступала, природа брала свое, и она, бывало, неделями лежала на софе, абсолютно измученная и лишенная сил.

Ольга Николаевна не оправдала надежд, которые я возлагал на нее. Ее ум не сумел найти неких элементов, необходимых для ее развития. Вместо того чтобы идти вперед, она начала отставать. У ее сестер не было особого вкуса к учебе, их способности были скорее практическими.

В силу обстоятельств все четверо скоро научились быть самодостаточными и искать утешения в собственной душе. Очень немногие так легко приспособились бы к той жизни, которая выпала им, – к жизни, лишенной внешних радостей и замкнутой в узком кругу семьи.

Болезнь Алексея Николаевича не могла не сказаться на жизни императорской семьи – все ее члены находились в состоянии постоянного напряжения. Одновременно усилилось влияние Распутина. Тем не менее жизнь в Царском Селе текла столь же спокойно и гладко, как раньше, – по крайней мере, внешне.

В то время я еще очень мало знал о «старце» и где только возможно пытался найти хоть какую-то информацию, на основании которой мог бы сформулировать свое мнение об этом человеке. Его личность очень интересовала меня. Но это было очень нелегко. Дети никогда не упоминали имени Распутина и в моем присутствии избегали даже малейшего намека на его существование. Я понял, что таковы были указания царицы. Без сомнения, она опасалась, что, будучи иностранцем и не православным, я буду не в состоянии понять чувства, которые испытывала она и вся ее семья по отношению к «старцу». Именно эти чувства заставляли их почитать его как святого. Наложив на детей своеобразный обет молчания, она тем самым позволяла мне игнорировать Распутина, или, другими словами, выразила желание, чтобы я вел себя так, как если бы я ничего не знал о Распутине. Тем самым она лишила меня возможности пополнить ряды противников человека, даже имени которого я не знал.