Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

Дисциплина

Где бы я и Дмитрий ни находились, наша жизнь была полностью отграничена от жизни взрослых, проживавших с нами в одном доме. У нас были отдельные апартаменты, няни выводили нас одних на прогулки пешком или в экипаже. В этом маленьком мирке мы были окружены заботой, но в шестилетнем возрасте жизнь моя существенно изменилась.

Отец решил, что настало время заняться моим обучением. Он предпринял необходимые действия и нашел молодую женщину из хорошей семьи, которая, как оказалось, соответствовала всем требованиям. И вот в один прекрасный день он вошел в нашу комнату для игр как раз во время чаепития и представил нам мадемуазель Элен, гувернантку, которая воспитывала, любила и досаждала мне на протяжении последующих двенадцати лет до самого моего замужества.

В тот день после чая она играла со мной и Дмитрием и ужаснулась, обнаружив, что я не говорю по–русски, а моему английскому свойственны особенности лондонского просторечья, которое я усвоила от няней.

Я и Дмитрий восприняли появление мадемуазель Элен как вторжение чужака, то же чувство разделяли наши няни. Мы чувствовали их внутреннее сопротивление, особенно со стороны Нэнни Фрай, которая никак не хотела уступать свои позиции. В конце концов, осыпанная подарками, Нэнни Фрай сдалась и уехала. Несколько дней мы не могли смириться с этим и горько плакали. (Хочется надеяться, что старушка Нэнни Фрай жива. В Англии она написала и опубликовала воспоминания о российском дворе, которые совершенно уникальны.)

В 1897 году, когда она еще была с нами, она сопровождала нас в нашем первом заграничном путешествии. Нам был выделен отдельный вагон, и нашу свиту составляли мадемуазель Элен, две няни, доктор, три горничные и несколько лакеев. К тому же нам понадобился целый багажный вагон, который вез повсюду, куда мы следовали, не только наши постели, но и личные ванны и великое множество других совершенно бесполезных вещей, которые, по мнению наших нянь, были совершенно необходимы для жизни в отелях, где всегда, по их словам, «такая грязь».

В Биргенстохе мне было разрешено познакомиться с несколькими английскими девочками. Наша свита необычайно поразила их — особенно лакеи в расшитых золотом камзолах, которых они приняли за русских генералов. Они задавали бесчисленные вопросы: правда ли, что по улицам Санкт–Петербурга до сих пор бегают волки? Христиане ли мы? И как так может быть, что в России царю поклоняются, как Богу?

В Сен–Жан де–Люз у нас были разные приключения. Мы в первый раз видели море, мы научились кататься на велосипеде, а отец, приехавший на день рождения Дмитрия, привез с собой Тома, нашего любимого французского бульдога. Том исчез. Отец был расстроен. Мы целыми днями бродили по окрестностям и звали: «Том! Том! Сюда, Том!». Но он так и не нашелся.

Там же, в Сен–Жан де–Люз, я впервые проявила самостоятельность. Ускользнув от своих многочисленных стражей, я одна вошла в море. Волна сбила меня с ног и потащила за собой. Я решила, что настал мой последний час. Мои вопли услышал французский джентльмен средних лет, который, как был в одежде, бросился в неглубокую воду, вытащил меня и повел, пристыженную и дрожащую, к пляжному тенту, где находилась наша компания.

Отец, недоумевая, смотрел на нас. Мой перепачканный грязью спаситель строго сказал: «Сэр! Вы не должны отпускать такую маленькую девочку одну гулять по пляжу».

(Годы спустя в Париже Дмитрию понадобился адвокат, и ему рекомендовали молодого юриста, который оказался сыном моего спасителя.)

В конце сентября мы вернулись в Россию и, как обычно, провели несколько недель в Царском Селе перед тем, как уехать на зиму в Петербург.

Наши апартаменты в Царском Селе находились в Большом дворце Екатерины II. Молодая императрица часто приглашала нас в Александровский дворец поиграть с ее дочерьми, которых к тому времени у нее уже было две. Их детские апартаменты занимали целое крыло на верхнем этаже Александровского дворца. Комнаты, высокие и просторные, были отделаны кретоном и обставлены элегантной мебелью в желтых тонах. Это выглядело не только роскошно, но и создавало уют. Из окон были видны дворцовый сад и караульные помещения, а немного дальше, за решеткой высоких железных ворот, угол улицы.

Дочерей императора, как и нас, растила английская няня, в распоряжении которой были многочисленные русские няни и горничные, и весь персонал детской носил такую же установленную форму одежды, все белое с маленькой шапочкой из белого тюля. За одним лишь исключением: две из их русских нянь были крестьянками и носили великолепную русскую народную одежду.

Я и Дмитрий часами рассматривали игрушки наших юных кузин, это никогда не могло наскучить, настолько они были превосходны. Особенно меня восхищал подарок Ольге от президента Франции, когда она вместе с родителями побывала с визитом в этой стране. В чемоданчике из мягкой кожи была кукла с комплектом приданого: одежда, белье, шляпки, туфли и все принадлежности для туалетного столика, все сделано удивительно искусно и точно воспроизведено.

После раннего ужина мы вместе с нашими кузинами спускались вниз повидать императора и императрицу. Иногда наш отец и другие члены семьи пили с ними чай за круглым столом. Мы целовали руку императрицы, и она нас обнимала, потом император обнимал нас, а императрица брала с рук няни свою младшую дочь и усаживала ее возле себя на кресле. Мы, как старшие дети, тихонько устраивались в углу и рассматривали фотографии в альбомах, которые были разложены на всех столах.

Императрица беседовала с гостями и играла с дочерью. Император пил чай из стакана в золотом подстаканнике. Перед ним на столе лежала кипа больших белых конвертов, каждый с проходящим под печатью шелковым оранжевым шнурком, чтобы легче было вскрывать. Это были депеши от агентств с новостями, которые предполагалось на следующий день опубликовать в прессе. Закончив пить чай, он садился за стол и, тянув за шнурки, распечатывал депеши и читал их. Иногда он передавал какую нибудь императрице, но всегда без комментария, поскольку не было принято говорить о политике в семейном кругу.

Комната была будуаром императрицы, она большую часть времени проводила здесь, предпочитая ее всем другим, и испытывала ко всему в ней сентиментальную привязанность. Позже, когда она заново отделала дом, то оставила эту комнату точно такой, какой она была в начале ее замужества.

Комната была небольшой, но высокой и имела два широких окна. Шторы и обои были из розовато–лилового шелка, обивка кресел из того же материала, деревянные части окрашены в тот же цвет. На первый взгляд, это выглядело некрасиво, но было комфортно и доставляло радость. Повсюду стояли цветы в вазах, они росли в наружных ящиках за окнами.