Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Гертруда и Анна-Мидель занимали меня приятнейшим образом во все время моего пребывания в Аугсбурге, но они не поработили меня до такой степени, чтобы пренебречь приличным обществом. Я приятно проводил мои вечера у графа Макса де Ламберг, который жил при дворе принца-епископа, имея титул великого маршала. Его жена, женщина очаровательная, имела все необходимое, чтобы собирать у себя хорошую и многочисленную компанию. Я познакомился у этого графа с бароном де Селестен, капитаном на прусской службе, остановившемся в Аугсбурге, где он производил рекрутский набор для своего хозяина. Что меня привязывало в особенности к графу Ламбергу, так это его литературный талант. Первоклассный ученый и большой эрудит, он опубликовал несколько работ, очень ценных. Я обменивался с ним письмами, и это тянулось вплоть до его смерти, наступившей из-за его ошибки четыре года назад, в 1792 году. Я говорю «из-за его ошибки», но должен был бы сказать — из-за ошибки его врачей, которые лечили его ртутью от болезни, к которой Венера не имела никакого касательства, и которая привела только к клевете на его счет после его смерти.

Его вдова, всеми любимая, еще живет в Баварии, ласкаемая его друзьями и его дочерьми, которых она превосходно выдала замуж.

В это время маленькая труппа комедиантов, моих соотечественников, прибыла в Аугсбург, и я достал им разрешение выступать в маленьком плохоньком театре. Поскольку она послужила поводом для маленькой истории, которая меня забавляет, так как я явился ее героем, я представлю ее моим читателям, надеясь, что им это будет приятно.

Комедианты и комедия. Басси. Страссбуржанка. Граф-женщина. Мое возвращение в Париж. Мое прибытие в Мец. Прелестная Ратон и фальшивая графиня де Ласкарис.

Женщина, некрасивая, но развязная и болтливая, как итальянка, была мне представлена, умоляя меня походатайствовать перед властями, чтобы позволили труппе, которой она была участницей, играть комедию. Она была некрасива, но она была итальянка и бедна, и, не спрашивая ее имени, не узнав, стоит ли труппа моих стараний, я обещал ей походатайствовать за нее, и добился без особых усилий той милости, что она добивалась.

Придя на первое представление, я с удивлением узнал в первом актере венецианца, с которым, двадцать лет назад, учился в коллеже Сан-Сиприен. Его звали Басси, и он, как и я, покинул стезю священника. Судьба заставила его заняться ремеслом гистриона и, судя по всему, он пребывал в нищете, в то время как я, заброшенный случаем на путь авантюриста, был, судя по виду, в богатстве.

Любопытствуя узнать о его приключениях и ведомый чувством благожелательности, что влечет нас к товарищу юности и особенно к школьному другу, и желая также насладиться его удивлением, когда он меня узнает, я пошел к нему на сцену, как только опустился занавес. Он узнал меня сразу, вскрикнул от радости и, обняв меня, представил своей жене, той самой, что приходила ко мне поговорить, и своей дочери, в возрасте тринадцати-четырнадцати лет, очень хорошенькой, танец которой я наблюдал с удовольствием. Он не ограничился этим; видя, что я общаюсь с ним с удовольствием, также как и с его семьей, он обратился к своим товарищам, у которых был директором, и представил меня им запросто, как своего лучшего друга. В качестве друга, эти добрые люди, видя меня одетым как сеньор, с орденским крестом на шее, приняли меня за одного знаменитого шарлатана-космополита, который ожидал их в Аугсбурге, и Басси совсем не пытался их разубедить, что показалось мне странным. Когда труппа освободилась от своих театральных лохмотьев и переоделась в лохмотья повседневные, некрасивая Басси взяла меня под руку и повлекла за собой, говоря, что я буду с ней ужинать. Я позволил себя вести, и вскоре мы пришли в их жилище, которое я себе и представлял. Это была обширная комната в первом этаже, служившая одновременно кухней, столовой и спальней. Стоял длинный стол, часть которого была покрыта чем-то вроде скатерти, носящей следы частого употребления, в то время как на другом конце, в грязном котле, валялось несколько глиняных мисок, которые остались там с обеда и которые должны были послужить для ужина. Единственная свеча, вставленная в горлышко разбитой бутылки, освещала это логово и, поскольку не было никаких щипцов для нагара, эта Басси пользовалась очень ловко большим и указательным пальцами, попросту вытирая их скатертью, после того, как швыряла на землю обгоревший остаток фитиля.

Актер, слуга труппы, обладатель длинных усов, поскольку играл только роли убийц и воров с большой дороги, принес огромное блюдо разогретого мяса, плававшего в большом количестве мутной воды, которую наградили именем соуса, и оголодавшее семейство принялось макать туда куски хлеба, оторванные предварительно пальцами или прекрасными зубами, не пользуясь ножом и вилкой, но все действовали в унисон и никто не смел брезговать. Один большой кувшин пива шествовал от сотрапезника к сотрапезнику, и посреди этой нищеты веселье царило на всех физиономиях, что заставило меня спросить себя, не это ли счастье. Под конец повар-сотрапезник поставил на стол второе блюдо, заполненное кусками свинины, жаренной на сковороде, и все было употреблено с большим аппетитом. Басси оказал мне милость избавить меня от участия в этом аппетитном банкете, и я был ему признателен.

После этого казарменного пиршества он поведал мне вкратце о своих приключениях, весьма обычных, как и следовало ожидать от этого бедного недотепы, а в это время его красивая дочка, сидя у меня на коленях, старалась убедить меня, насколько возможно, в своей невинности. Он кончил свой рассказ, сказав, что направляется в Венецию, где, он уверен, его ждет удача во время карнавала. Я пожелал ему всевозможного счастья, а когда он спросил, чем я занимаюсь, каприз заставил меня ответить, что я врач.

— Это ремесло пользуется гораздо большим успехом, чем мое, — сказал он, — и я счастлив сделать вам ценный подарок.

— И что это за подарок? — спросил я.

— Это, — ответил Баси, — венецианский териак, который вы сможете продавать по два флорина за фунт, а обойдется он вам всего в четыре гросса.

— Ваш подарок будет мне весьма приятен; но скажите, довольны ли вы вашей выручкой?

— Я не могу пожаловаться на первый день, так как, оплатив все расходы, я смогу дать по флорину каждому из актеров. Но меня весьма беспокоит завтрашнее представление, потому что моя труппа пребывает в брожении и не хочет играть, по крайней мере, если я не заплачу авансом каждому по флорину.

— Их требования, однако, весьма умеренные.