Виктор Виткович - Круги жизни

Не отведавший пчелиного жала, в меде сладости не поймет. Подрагивал в светильнике язычок пламени, Гариб и Эзбер-ходжа сидели в лавке, купец говорил:

— … Если бы ты мне привез даже весть, что в Шемахе подорожали чувяки, это не обрадовало бы меня так, как твой рассказ о Гюль-Нагаль. Суметь обмануть шаха и выкрутиться, а? Настоящая жена купца!

Гариб блеснул глазами:

— На любимую напали, а вы не защитили ее!

— Э-э! — сказал Эзбер-ходжа. — От молнии кальяна не разожжешь! Какой купец может спорить с шахом? А я все-таки от молнии разжег свой кальян. Гюль-Нагаль обрадуется, когда узнает, что я на ее похищении получил хороший барыш. У прежнего хозяина этой лавки дела шли так плохо, что он зажигал днем лампу, иначе его лавку не замечали. А у меня всегда покупатели. Нет в городе женщины, которая не захотела бы похвастать: «Это я купила у того купца, у которого шах отнял жену».

И закончил Эзбер-ходжа так:

— Останешься торговать вместо меня. Я на каждой вещи напишу что почем. Сиди, пой песни о своем разбитом сердце и получай деньги. А я возьму самого быстроногого верблюда и помчусь к Гюль-Нагаль на крыльях любви!

О судьба! Одного она возвышает от рыбы до облаков, другого с соломы низводит в колодец. Размышляя об этом, сгорбясь и опираясь на посох, пыльной тропой брел рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим. Он подошел к перекрестку дорог, осененному могучим чинаром.

Мимо по дороге шествовал караван: размашисто ступали костлявыми ногами верблюды, гремели бубенцы на шеях. В хвосте каравана выступал верблюд такой гордый, что казалось, голова его терлась о купол неба. Рядом шагал купец и говорил:

— Эй, верблюд! Потерпи немного. Дойдем до Диарбекира, досыта накормлю: дам тебе и траву, и персики, и розы из сада.

Домула Сеитнияз-мюнеджим сказал:

— Обманываешь верблюда?

— Откуда ты? — спросил Эзбер-ходжа, усмехнувшись.

Домула рассказал:

— Шах Ургенча обвинил меня, будто с помощью вредной звезды Миррих я навел мор на коров, и изгнал меня. Невежда этот шах! Где слыхано, чтобы по вине звезд дохли коровы? — Покачивая головой, он побрел вслед за караваном.

Эзбер-ходжа сказал верблюду:

— В Ургенче был мор коров, значит, там сейчас дешевы бычьи шкуры. Эй, верблюд! Надо ехать в Ургенч, — и свел своего верблюда с дороги на тропу, по которой пришел звездочет.

Надо ли удивляться, что он разминулся с Гюль-Нагаль, которую Шасенем послала в Халап-Ширван, как только до нее дошел слух, что Гариб там и поет на базаре песни.

«У нее два языка во рту» — сказано о таких. Гюль-Нагаль стояла в лавке Эзбера-ходжи перед Гарибом и говорила:

— И как только я с ним разминулась? Я осматривала каждый встречный караван от Диарбекира до Мерва, от Мерва до Тебриза и от Тебриза до Халап-Ширвана…

— Ты приехала от Шасенем?

— Ну да! И пришла за тобой. Целых два месяца добиралась!

Гариб сказал:

— Будь Шасенем даже солнцем, не взгляну на нее! Будь она даже живой водой, я и глотка не выпью!

— Почему?

— Нелюбимый к нелюбящей не пойду!

— Ты прав, — сказала Гюль-Нагаль, — Шасенем не достойна такой любви, как твоя. У нее нет сердца.

— Не надо так говорить!

— Тебе даже ее уродство кажется красотой!

— Красивей Шасенем нет никого на земле! Гюль-Нагаль засмеялась:

— Ты скажешь, что и талия у нее как у муравья, и рот как фисташка, и дым от ее вздохов поднимается до небес! А она о тебе даже не думает! В Диарбекире все веселятся. И Шасенем веселится!..

Так она вертела сразу двумя языками, не зная и не желая знать, что в этот утренний час в далеком Диарбекире Шасенем, стоя у ворот, говорила Эзберу-ходже:

— … Скажи ему от меня: «О Гариб! Если не поспеешь вовремя, не застанешь меня в живых! Не медли ни минуты, Гариб! Если сидишь — встань, если стоишь — не садись! Взнуздай коня и скачи день и ночь…» Запомнил?

— Да.

— А теперь езжай! Два месяца пути — туда, два — назад. Гариб только-только успеет прискакать! Спеши! Никуда не сворачивай с дороги!

— А бычьи шкуры? — спросил купец. Шасенем рассмеялась:

— Пока продашь бычьи шкуры, пройдет неделя. Ты же говоришь, что дня не можешь прожить без Гюль-Нагаль!

— Аллах свидетель, я спешил к Гюль-Нагаль, — сказал купец. — Все ночи в пути я не спал, скорбя о ней и стеная. Но в Ургенче были дешевы бычьи шкуры: мог ли не заехать туда?

— Вот и разминулся! Скачи же скорее к ней! И привези мне Гариба!

Купец сказал:

— За бычьи шкуры я выручу не меньше четырехсот червонцев.

— Ладно, — сказала Шасенем, — Давай твои бычьи шкуры!

Подружка подала ей сундучок, Шасенем вынула мешочек с. деньгами и протянула купцу, Эзбер-ходжа сбросил с верблюда переметные сумы, позвенев червонцами, повесил мешочек себе на шею — и за пазуху.

— Надеюсь, купец, на обратном пути ты не заедешь в Ургенч?

— В Ургенч нет, но я хотел посетить Бухару. Нынче там, говорят, дешевый урюк.

— Дешевый урюк, всемогущий аллах! — воскликнула Шасенем. — Я заплачу тебе всю цену не купленного тобой урюка, если ты поедешь домой, никуда не сворачивая, и привезешь мне Гариба!

— О роза среди роз! — воскликнул купец. — Я привезу тебе Гариба. Привезу! Мне известно, каково нетерпение любящих!.. — Он влез на верблюда. — … У меня самого от ожидания, что увижу Гюль-Нагаль, сердце прыгает как птичка джикджикий!

И верблюд повез его, покачивая змеиною головой.

Он был еще жив, Гариб, но завидовал мертвым. Сидя перед лавкой Эзбера-ходжи, он пел:

Вокруг заливался слезами народ:

— Это Меджнун… Новый Меджнун, тоскующий по Лейли…

На базар вступил караван, возвращающийся из дальних странствий. Гариб пел:

— Гариб! — крикнул Эзбер-ходжа, подходя во главе каравана.

— Здравствуйте, Эзбер-ходжа! Они обнялись.

— Я думал, ты давно в Диарбекире! — сказал купец. — Ведь Шасенем послала за тобой Гюль-Нагаль!

Тут в дверях лавки показалась Гюль-Нагаль.

— О, владычица моего сердца! — возопил купец, подбежав к ней. — Целый год я твердил: «Ты — розы ветвь, я — пойманный соловей, песню любви поющий в петле, дорогая…»

Гариб тронул его за рукав:

— Эзбер-ходжа… Вы что-то хотели сказать про Шасенем…