Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография - Одри Лорд

Но гвоздем программы был огромный поднос сочного, тонко нарезанного ростбифа на подставке с колотым льдом. Ломтики запеченного с кровью мяса были любовно разложены на бежевом подносе: каждый свернут в форме вульвы, с капелькой майонеза в критически важном месте. Из розовато-красного мяса, помеченного бледной кремово-желтой точкой, получились скульптурки с намеком, которые ужасно нравились всем присутствующим, и Пэт, которая затеяла вечеринку и придумала этот фокус, собирала множественные комплименты, грациозно склоняя в полупоклоне головку танцовщицы на длинной шее.

Особенная смесь тепла, запахов и музыки в той комнате уступает в моем сознании место темной девушке с высокими скулами, шелковистым голосом и оценивающими глазами (что-то в ее губах напоминало мне Энн – медсестру, с которой я работала, когда только ушла из дома).

Устроившись на краю низенькой банкетки, где сидела я, Китти рассеянно стирала крапинки губной помады с уголков рта, смахивая их вниз тонкими указательными пальцами.

– Одри… Хорошее имя. Это сокращение?

Влажные волоски на моей руке поднялись дыбом от музыки Рут Браун и жары. Я терпеть не могла, когда кто-то издевался над моим именем, даже если мне давали ласковые прозвища.

– Нет. Просто Одри. А Китти – это сокращение от чего-то?

– Афрекете, – сказала она, прищелкнув пальцами в ритм своего имени и засмеявшись. – Это я. Черная кошечка, – она снова засмеялась. – Мне нравится твоя прическа. Ты певица?

– Нет.

Огромные глаза. Смотрит по-прежнему прямо.

Я внезапно страшно смутилась из-за того, что не знала, как бы ответить на ее спокойно-эротичный взгляд, поэтому быстро встала и высказалась в своей лучшей лаконичной манере, предназначенной для публики «Лорелс»:

– Давай потанцуем.

Под густым слоем косметики лицо ее было открытым и гладким, но пока мы танцевали фокстрот, она вспотела, и кожа глубоко и влажно замерцала. В танце Китти прикрыла глаза – только передний зуб с золотой окантовкой сиял, когда она улыбалась или прихватывала нижнюю губу в такт музыке.

На желтой рубашке из поплина, скроенной, как куртка Эйзенхауэра, по летней жаре молния была наполовину расстегнута, обнажая ключицы, что коричневыми крыльями расходились от высокой шеи. Одежда на молнии была в большой цене у более либерально настроенных лесбиянок, потому что в соответствующих ситуациях ее могли носить и буч, и фэм, не вызывая враждебных или беспокоящих комментариев. Узкую, как следует отглаженную юбку цвета хаки Китти затянула черным поясом, похожим на мой, только поновей, а ее опрятная изящность заставляла меня, в моих потертых бриджах, чувствовать себя едва ли не голодранкой.

Я решила, что она очень хорошенькая, и думала, как здорово было бы танцевать так же, как она – с легкостью, непринужденно. Ее выпрямленные волосы были уложены короткими перышками. В комнате горячих завивок, утиных хвостов и пажей ее прическа была ближе всего к моей.

Китти пахла мылом и духами «Жан Нате» и потому казалась мне больше, чем на самом деле: такой уютный аромат у меня обычно ассоциировался с крупными женщинами. Я почуяла еще один, пряноватый травяной запах, в котором потом опознала смесь кокосового масла и лавандового «Ярдли». Губы у нее были пухлые, помада темная и блестящая – новый оттенок «Макс Фактор» под названием «Боевая раскраска».

Следующий танец был медленным, так называемый фиш – мой любимый. В большинстве танцев я не знаю, вести или следовать, – сама попытка сделать подобный выбор дается мне с трудом, не говоря уже о том, чтобы отличать право от лево. Почему-то я так и не усвоила это простое различие автоматически, и пока разберешься – уже не остается энергии наслаждаться движением и музыкой.

Но «фиш» – это другое. Предшественник более позднего уанстепа, на деле он был просто медленным танцем, где тела прикасались друг к другу. Низко висящая красная лампа и полная народу гостиная на первом этаже в Сент-Олбанс оставили нам место, только чтобы обняться, обвить руками шею и талию, и под тягучую интимную музыку больше двигались наши тела, чем ноги.

Всё это происходило в Сент-Олбанс, в Квинсе, за два года до того, как Мюриэл стала, как мне казалось, данностью моей жизни. Теперь же, этой новой весной, квартира принадлежала мне одной, но я погрузилась в траур. Старалась не ходить в гости к парам и не приглашать четное количество людей к себе домой, потому что радость парочек или даже сам факт их парности сильно ранил меня, терзая мыслями о незаполненной бреши по имени Мюриэл. На вечеринках в Квинсе, да и вообще на вечеринках, я не бывала с момента нашего разрыва, и те, с кем я виделась не на работе и не в колледже, были моими приятельницами по Вилладж – они либо находили меня сами, либо я пересекалась с ними в барах. В основном все белые.

– Эй, девочка, давно не виделись, – Китти заметила меня первой. Мы пожали друг другу руки. Бар был полупустым – значит, «Третья страница»: посетительницы набивались в нее только после полуночи. – Где твоя девушка?

Я ответила, что мы с Мюриэл больше не вместе.

– Да? Слушай, жаль. Вы были симпатичной парой. Но что поделать. Так бывает. Сколько ты уже этой «жизнью» живешь?

Я молча уставилась на Китти, пытаясь понять, как бы так ей сказать, что у меня есть только один вид жизни – моя собственная – и проживаю я ее так, как хочу. Но она словно сняла эти слова с моего языка.

– Впрочем, какая разница, – бросила она рассеянно и допила пиво, с которым пришла ко мне, к краю барной стойки. – Жизнь у нас у всех одна, так или иначе. По крайней мере, на этот раз, – она взяла меня за руку. – Пойдем потанцуем.

Китти была всё такой же подтянутой и ухоженной, но улыбка стала более расслабленной, а макияж – полегче. Без камуфляжа своей шоколадной кожей и глубоким, красиво очерченным ртом она напоминала мне бронзовые фигуры из Бенина. Волосы она всё еще выпрямляла, но стригла короче. Черные шорты-бермуды и гольфы потрясающе сочетались с блестящими черными лоферами. Дополнялся этот элегантный костюм черным свитером с высоким воротом. Однако на этот раз на ее фоне мои джинсы отчего-то не казались мне потрепанными – просто представлялись вариацией того же самого наряда. Может, всё дело было в одинаковых ремнях: широких, черных, с медными пряжками.

Мы прошли в задний зал и начали танцевать под «Славно, славно» Фрэнки Лаймона, а потом под «Калипсо» Гарри Белафонте. Двигаясь ей в лад, я всё время чувствовала, кто я и куда двигается мое тело, и это ощущение было важнее, чем необходимость вести или