Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография - Одри Лорд

В баре было очень тепло, хотя стояла всего лишь весна. Когда музыка кончилась, мы с Китти улыбнулись друг другу, ожидая следующей пластинки и нового танца. Медленный Синатра. Пряжки мешали нам сблизиться теснее под сочившуюся маслом музыку, и, пока никто не видел, мы сдвинули их набок.

В последние несколько месяцев после ухода Мюриэл моя кожа казалась холодной, толстой, будто была лишь реквизитом – тонким, смерзшимся футляром, что придает телу нужную форму. В ту ночь на танцполе «Третьей страницы», пока наши с Китти тела соприкасались, я чувствовала, как мой панцирь постепенно размягчается, а потом и вовсе тает, и наконец меня охватила теплая, почти забытая волна предвкушения, что прибывала и убывала при каждом контакте наших колеблющихся тел.

Я ощутила, как и в ней тоже что-то сдвинулось, будто ослабла натянутая струна, и наконец мы совсем перестали отходить к бару между танцами: просто оставались на танцполе и ждали новой пластинки, танцевали только друг с другом. Чуть за полночь общим, негласным решением мы ушли из «Третьей страницы» и прошли через Вест-Виллидж на Хадсон-стрит, где Китти припарковала машину. Она пригласила меня к себе – немного выпить.

Пот, что скопился под грудью за время танцев, стыл в зябком ночном воздухе, пока мы переходили через Шеридан-сквер. Я остановилась помахать постояльцам через зеркальное стекло в окне ресторанчика Джима Аткинса на углу улицы Кристофер.

В тишине ее машины, пока мы ехали вверх по Манхэттену, я старалась не думать, что делаю. Внизу живота рождалась ноющая боль, ртутью стекая меж ног, по бедрам. Запах ее теплого тела, смешанный с воздушным ароматом духов и лавандовой помады, умащивал салон. Моя взгляд остановился на ее кокосово-пряных руках на руле и изгибе ресниц, когда она следила за дорогой. Из-за них мне было легко плыть по течению и отвечать на периодические всполохи разговора лишь дружелюбным похмыкиваньем.

– Я давно не бывала в барах внизу Манхэттена, представляешь? Смешно. Не знаю даже, почему больше туда не заглядываю. Но иногда что-то мне говорит: «Поезжай». Я и еду. Наверное, когда живешь там постоянно, всё иначе, – улыбка в мою сторону, вспыхнувшая золотая искра.

Когда мы пересекали 59-ю улицу, меня охватила острая паника. Кто эта женщина? Допустим, она действительно хочет выпить со мной по стаканчику, как и предложила на выходе из «Страницы». Допустим, я абсолютно неправильно растолковала смысл ее приглашения, и скоро окажусь одна в три ночи, в воскресенье на макушке Манхэттена, и даже мелочи на автобус не наскребу по своим джинсовым карманам. У котят еды достаточно? Фли завтра утром придет с фотоаппаратом? Догадается покормить кошек, если меня не будет? Если меня не будет.

Если меня не будет. Подоплека этой мысли так волновала, что меня едва не выбросило из машины.

Денег у меня в тот вечер было лишь на один стакан пива, так что захмелеть я точно не могла, а травку мне доводилось курить лишь по особым случаям. Отчасти я чувствовала себя одержимой львицей, охваченной пламенем страсти. Сами слова в моей голове казались заимствованными из грошового романчика. Но одержимая часть меня пьянела от близости бедер этой волнующей, неизведанной темной женщины в лаковых лоферах и верблюжьем пальто, что спокойно везла нас на верхний Манхэттен под легкий разговор, иногда касаясь своей рукой в перчатке моей ноги в джинсах, словно чтобы поставить ударение.

Но другая, другая часть меня чувствовала неловкость, неуместность, как будто мне четыре года. Я идиотка, притворяющаяся любовницей, – меня скоро вычислят, надсмеются над моими притязаниями и тотчас же укажут на дверь.

Может ли такое случиться – мыслимо ли такое вообще, – чтобы две женщины разделили огонь, что мы ощутили той ночью, не увлекая друг друга в ловушку, не удушая? Я страстно желала этого, так же, как и ее тела; сомневалась и в том, и в другом; жаждала и того, и другого.

И может ли такое случиться: сейчас я мечтаю о том, чтобы море этой женщины хлынуло в мое, а ведь всего несколько часов назад и многие месяцы до того я оплакивала потерю Мюриэл, уверенная, что буду жить с разбитым сердцем всю жизнь? И что, если я ошибалась?

Если бы узел у меня в паху рассосался, я бы выскочила из машины на следующем светофоре. По крайней мере, так я думала. Мы выехали из Центрального парка на перекрестке между Седьмой авеню и 110-й улицей, и как только загорелся светофор на пустынной авеню, Афрекете без улыбки обратила ко мне лицо с широкими длинным ртом. Ее огромные, прикрытие веками мерцающие глаза смотрели в мои, прямо и удивительно. Казалось, она стала другим человеком, будто стеклянная стена из моих очков, за которой я так привыкла прятаться, внезапно исчезла.

Ровным, почти церемонным голосом, что сполна ответил на мои вопросы, разом уничтожив их, она спросила:

– Можешь остаться на ночь?

Тут я поняла, что ее, наверное, занимали те же вопросы, что и меня. Это сочетание деликатности и прямоты – бесценное свойство, что и поныне встречается редко, – заставило меня замереть.

Потому что за уверением, что дарил ее вопрос – признанием, что эта песнь моей плоти, это притяжение – не только в моей голове, – за уверением этим был набор деликатных предположений, встроенных в простую фразу, что раздавалась теперь в моем поэтическом мозгу. Если понадобится, для обеих остается выход из положения. Если ответ отрицательный, то сам его синтакс намекает на мотив невозможности, а не нежелания: «я не могу» вместо «я не хочу». Другие обязательства, ранний рабочий день, больная кошка и так далее – всё это гораздо легче вынести, чем прямой отказ.

Да и само предложение «остаться на ночь» было не эвфемизмом для занятий любовью, а пространством, оставляющим свободу для маневра. Если, например, я изменю свое мнение до сигнала светофора и решу ответить «нет», я не лесбиянка – и тогда предполагается более простое компаньонство.

Мне удалось успокоиться достаточно, чтобы сказать повседневным нижним истсайдским голосом:

– Мне бы очень хотелось, – проклиная себя за банальность. Чувствует ли она мою нервозность, мое отчаянное желание быть обходительной и учтивой, пока я тону в вожделении?

Мы припарковались, наполовину заехав на автобусную остановку на углу Манхэттен-авеню и 113-й улицы, в старом районе Дженни.

Что-то в Китти наполняло меня чувством, будто я на американских горках, со стремительными перепадами от идиотки до богини. К тому моменту, как мы забрали ее почту из сломанного ящика и забрались на шесть лестничных пролетов к ее входной двери, я чувствовала, что нет более важного предназначения для моего тела, чем забраться под