Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

– Слушайте, mon pays, – сказал Пикар, – то, что произошло со мной, для меня – как ружейный залп в лесу 23-го ноября. Я понял, что я вообще уже ни на что не годен. Эта жалкая кампания доконала меня.

– И если, – продолжал он, – если со мной случится нечто ужасное – не вмешивайтесь.

С этими словами он встал, схватил с каминной полки бутылку можжевеловки, достал три чашки, наполнил их и предложил выпить за наше благополучное прибытие.

– Сделаем так, – сказал Пикар, – мы проведём весь день вместе, а вечером я приглашаю вас на ужин.

Тут он позвал женщину, та пришла вся в слезах. Я спросил у Пикара, что с ней, и он рассказал, что сегодня утром похоронили её дядю – старого холостяка, капитана, похоже, очень богатого человека. По этому поводу решили устроить большой поминальный ужин. Пригласили и его, а он пригласил нас – на ужин ожидался жареный фундук. Но потом Пикар решил, что гораздо лучше ужинать у себя в комнате вместо того, чтобы напрасно тратить время в компании плачущих и всхлипывающих существ, каждый из которых претендует на долю наследства – обычное явление, когда умирает богатый дядя. Он сказал женщине, что он не сможет присутствовать – к нему пришли друзья и, кроме того, он настолько чувствителен, что не нужно сильно стараться, чтобы вызвать у него бурные слезы. При этом он сделал вид, будто плачет. Женщина снова заплакала, а мы – уж больно это комично выглядело – вынуждены были спрятаться за носовыми платками, чтобы не лопнуть от смеха. Добрая женщина подумала, что мы тоже плачем – и тотчас велела накрыть наш стол, добавив, что нас следует обслужить в первую очередь. Потом она ушла, а две служанки принесли нам ужин. Еды было столько, что мы бы и за три дня все это не съели.

Догадаться не трудно – наш обед пошёл очень весело. А вот, когда мы вспомнили наши страдания, погибших и пропавших без вести друзей – вот тогда нам стало грустно.

Время шло, мы по-прежнему курили и пили, когда появилась хозяйка, чтобы сказать, что нас ждут на кофе. Она пошла впереди нас. После очень многих поворотов направо и налево, мы вошли в большой зал. Первым шёл Гранжье, потом я, Пикар замыкал шествие. Мы увидели длинный стол, ярко освещённый несколькими свечами. Вокруг стола сидели четырнадцать женщин разного возраста – все в трауре. Перед каждой стояли чашка, стакан, лежала трубка с длинным мундштуком и табак, потому что в этой стране почти все женщины курят, особенно жены моряков. Оставшуюся часть стола занимали бутылки рейнского и можжевёловой водки.

Пикар ещё не вошёл. Мы полагали, что он не решался появляться из-за своего лица. Но, вдруг, среди женщин возникло какое-то движение – они завопили и уставились на дверь. На пороге стоял старина Пикар, с его белым, похожим на маску лицом, закутанный в плащ того же цвета и в шапке из черно-бурой русской лисицы на голове. Он стоял и совершенно невозмутимо пускал кольца дыма из пеньковой трубки с длинным мундштуком, держа её правой рукой. Шапка и трубка принадлежали покойному. Дело в том, что проходя по коридору, он заметил их на стене в комнате покойного и решил пошутить. Вот женщины и испугались, подумав, что покойный решил вернуться домой. Они упросили Пикара принять в дар шапку и трубку за те слезы, которые он проливал утром перед хозяйкой дома.

Разговоры становились все громче и громче, поскольку все женщины курили и пили совершенно не по-женски. Вскоре они уже самих себя не слышали.

В самом конце вечера они спели псалом и прочли молитву за упокой души усопшего. Все было спето и прочитано с большим старанием. Мы же просто стояли и молчали.

Потом все разошлись, пожелав нам доброй ночи. Шёл снег, завывал сильный ветер, и мы с Гранжье решили ночевать здесь. Много соломы и тёплая комната – а нам больше и не нужно.

На следующее утро молоденькая служанка принесла кофе. С ней пришла и хозяйка, пожелала нам удачного дня, и спросила, желаем ли мы чего-нибудь. Мы поблагодарили её. Она заговорила со служанкой, а та сообщила, что она совершенно точно знает, что русская армия не более чем в четырёх днях езды отсюда, и что недавно приехавший из Тильзита еврей видел казаков недалеко от Эйлау.

Поскольку я знаю немецкий достаточно хорошо, я услышал, как дама воскликнула: «Боже мой! Что же теперь будет со всеми этими храбрыми юношами?» Я выразил свою благодарность всем добрым немцам за помощь и участие, добавив, что теперь, когда мы накормлены и напоены, мы всем русским просто руки переломаем.

Если мужчины враждебно относились к нам, женщины всегда были на нашей стороне.

Я напомнил Пикару, что следующий день был первым днём нового, 1813-го года, и что я хочу провести этот день у себя дома. Пикар посмотрелся в зеркало и решил, что он тоже придёт. Но он не знал моего адреса, поэтому было принято решение встретиться с ним в одиннадцать часов перед резиденцией Мюрата. А потом мы разошлись по домам, точнее, разъехались, поскольку снега навалило столько, что пришлось искать сани. У меня болела голова, немного лихорадило – таков был результат вчерашнего разгула.

Пока я отсутствовал, мадам Жантиль просто места себе не находила. Служанка не спала до полуночи – она получила приказ ждать меня. Я рассыпался в извинениях, но никак не мог понять, приняты они, или нет. Я сказал, что завтра ко мне на ужин придут двое моих друзей. Мадам Жантиль ответила, что сделает все возможное, чтобы угодить мне – это означало, что она берет все расходы на себя. Потом она дала мне немного мази от обморожения и пожелала, чтобы я тут же её применил. Я повиновался. О, прекрасная мадам Жантиль! Впрочем, немецкие женщины всегда прекрасно относились к нам.

Всю оставшуюся часть дня я провёл в постели. И большую его часть – в заботе и утешении моей очаровательной хозяйки.

Вечером я начал думать, что бы мне подарить ей на Новый год. Я решил встать пораньше и поискать какого-нибудь еврея. А сейчас я заснул – надо было хорошо отдохнуть и выспаться после вчерашней вечеринки.

1-го января 1813года, в девятый день нашего пребывания в Элбинге, я встал в семь часов утра, а затем посмотрел, сколько у меня денег. Выяснилось, что у меня всего 485 франков – более 400 франков золотом, а остальные – в пятифранковых монетах. Перед уходом из Вильно у меня было 800 франков. Мог ли я как-то потратить 315 франков? Совершенно исключено. Я где-то потерял их, это точно. Но самое удивительное, что я все ещё был достаточно богат, чтобы потратить двадцать или тридцать франков на подарок для моей очаровательной хозяйки.