Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

Тревогу Артура вызывала Мадам. (Как только он встал на ноги, он никогда потом не называл ее «мать», «мама» или как-нибудь еще, кроме как Мадам — обращение, которое эта полнеющая леди воспринимала серьезно, как почетный знак.) Впервые в жизни Мадам испугалась. Когда летом следующего года Артуру предложили настоящую работу помощником — за два фунта в месяц, — он с радостью согласился.

И здесь он имел удовольствие встретить доктора Реджинальда Рэтклиффа Хоара, жившего в Бирмингеме в Клифтон-Хаус на улице Астонроуд. Хотя жил он в скромном кирпичном доме на улице, по которой мучительно дребезжали конки, он имел большую практику среди бедных людей, а размер гонораров поразил его нового помощника. Доктор Хоар заставлял напряженно работать с девяти утра до девяти вечера. Но он был настолько дружелюбен, что заставлял это сделать так, что работа нравилась. Госпожа Хоар тоже была небольшого роста благожелательной леди, которая любила по вечерам покурить сигару, пока доктор Хоар и Артур смолили свои трубки.

Но два фунта в месяц давали не слишком много.

Его терзали и другие сомнения. Что в будущем, если он получит степень в медицине? Он не совсем осознавал смысл религиозных убеждений, которых придерживался. Этот смысл, с нынешней точки зрения, был ужасным.

На протяжении веков его семья была не просто католиками, а католиками страшно благочестивыми. Дядя Дик, казалось бы человек покладистый, сразу же отказался от своей работы, за которую платили восемьсот фунтов стерлингов в год, после того как журнал «Панч» выставил на посмешище Папу Римского. Артур мог представить себе тетушку Аннетт, полную достоинства в своей шали на Кембридж-Террас, дядю Джеймса и дядю Генри. Они не раз настоятельно намекали ему на то, что, когда он начнет собственную практику (в Лондоне, конечно), влияния католиков не будет недоставать, чтобы приобрести пациентов. В Боге, в смысле некоей контролирующей силы, он никогда не сомневался. Все эти извечные споры, глупости, перерезания глоток из-за «церкви». Как будто церковь стоила медного гроша! Если бы он честно верил в эти вещи, он рассказал бы обо всем родственникам.

Однажды в Бирмингеме он пребывал в состоянии растерянности, приготовив почти шестьдесят пробирок снадобья, когда в амбулаторию вошел герр Глейвитц и отозвал его в сторону. Герр Глейвитц, ученый с европейской известностью в области арабистики и санскрита, был вынужден вместо этого давать уроки немецкого языка, чтобы прокормить детей. Госпожа Хоар была его единственной ученицей. Сейчас по его лицу текли слезы. Ему наступает конец, сказал он; семья голодает; не мог бы господин Конан Дойл помочь ему деньгами?

У господина Конан Дойла в кармане было ровно шиллинг и шесть пенсов. Но Глейвитц плакал; человек действительно нуждался в помощи. Ну что ж!

«Слушайте, — выпалил помощник, вытаскивая часы с цепочкой. — Слушайте, я сделаю что могу. Возьмите эти часы и цепочку и заложите их».

«Заложить?»

«Отдайте в залог! Это хорошие часы. Нет-нет, не спорьте!»

Смущенный протестами немца, он вновь принялся готовить микстуры, наполовину сожалея о своем внезапном порыве, но вполне убежденный в том, что единственно так мог поступить любой порядочный человек.

Подавленное состояние сменилось душевным подъемом. Весной, чтобы проверить свои силы, он написал рассказ «Тайна долины Сэсасса». Он был основан на религиозных предрассудках кафиров в отношении демона с горящими глазами: глазами, которые, если в них смотрел герой, оказывались бриллиантами в каменной соли. Сейчас в Бирмингем поступило известие, что рассказ «Тайна долины Сэсасса» принят журналом «Чеймберс джорнал», который предлагал заплатить за него три гинеи. Когда позднее в том же 1879 году он прочитал его в октябрьском номере «Чеймберса», он мог выразить лишь глубокое сожаление. Они выбросили оттуда всю его «чертовщину».

Тем временем, изумленный и воодушевленный, он с ходу написал еще несколько рассказов. Один из них, первоначально озаглавленный «Призрак мызы Горесторп», показал, что его ум был поглощен одновременно комедией и ужасами, и он наслаждался и тем и другим. Все эти вещи, за исключением «Американского рассказа», были возвращены с редакторскими сожалениями, в стиле которых сильно чувствовалось влияние Брета Гарта. Но в том, что он называл литературой, как ему казалось, он обнаружил хотя и небольшую, но очень полезную побочную работу.

«Я начинаю все больше подумывать о том, чтобы стать врачом на военно-морском флоте, — написал он Мадам. — Я всегда говорил, что буду точно знать, что делаю, прежде чем примусь за что-либо».

Это, как и любые коммерческие дела, было как раз тем, чем он никогда не занимался. В следующей строчке он уже выражал страстное желание стать корабельным врачом на лайнере, плавающем в Южную Америку. Он испытывал нетерпение, стремление моментально вырваться из этой медицинской бутылки, заточенным в которую себя чувствовал. Поэтому показалось чудом, когда в самом начале следующего года друг по имени Клод Огастус Кэрри предложил ему место, которое сам Кэрри не мог занять. Как он смотрит на то, чтобы в качестве номинального врача отправиться в семимесячный поход в Арктику для охоты на тюленей и китов? Оплата, включая оклад и стоимость животного жира, должна составить 50 фунтов стерлингов.

Пятьдесят фунтов! Пятьдесят фунтов стерлингов для Мадам! И столько просто за то, что он это сделает?

Когда китобойный пароход «Надежда» водоизмещением 600 тонн вышел в конце февраля 1880 года из Питерхеда, на его борту находился Артур. В первый же вечер он подрался со стюардом и завоевал всеобщее уважение за то, что поставил тому синяк под глазом. Через четыре дня после того, как они миновали Шетландские острова, он услышал, как о борт «Надежды» ломается лед; через сотню миль от берегов Гренландии они увидели скопление тюленей. Тогда, после дня охоты в торосах на тюленей, он сочинил одно по-юношески жестокое описание самого себя — которое, возможно, вызовет ужас у Мадам, — он изобразил себя скалящим зубы гигантом, покрытым снегом и кровью, с намотанной на плече веревкой, с окровавленными ножом и резаком. Каждое дыхание веселило его.

«Раньше я никогда не знал, что такое быть совершенно здоровым, — писал он. — Я чувствую себя так, как будто могу отправиться куда угодно и делать все, что угодно».

К северу от Шпицбергена, в бесконечном и неестественном свете дня, кораблик вел поиск китов. Гребя веслом вельбота, Артур услышал гул гарпунной пушки и свист разматывающегося каната, который мог сбить любого, кто находился на борту; он почувствовал опасность, и это его позабавило. Путешествие показалось едва ли достаточно продолжительным. В начале сентября, получив золотом свои пятьдесят фунтов, чтобы осыпать ими Мадам, он, с полностью развитым телосложением, вернулся в Эдинбург.

В 1881 году он получил свой медицинский диплом, хотя не без страхов перед экзаменами, долгой зубрежки и еще одного срока работы помощником доктора Хоара. Все осложнялось его всегда сильной, но пока контролируемой склонностью влюбляться в каждую встреченную им девушку.

Уточним, что он был влюблен сразу в пятерых. У него были честные намерения, отмечал он («И надо думать», — сердилась Мадам), но жениться сразу на пятерых было нереально, что оставляло его «в жалком состоянии и совершенно деморализованным». Например, мисс Джефферс, «маленькая милашка с пронзительным взглядом», как он, возможно, не слишком поэтично говорил, «всколыхнула мою душу до самой глубины». Все эти восторги Мадам сдержанно воспринимала так, как есть, а именно как увлечение впечатлительного молодого человека, навещавшего в золотом месяце июле родственников в Лизморе. Но в отношении одной молодой леди Мадам шестым чувством испытывала самые мрачные подозрения.

«Боже милостивый! — восклицал он. — Такая красавица! Мисс Элмор Велден. Мы вовсю ухаживаемся уже неделю; дело созрело».

Не все трубадуры любви назвали бы мисс Велден грациозной, поскольку она весила больше одиннадцати стон. Но ее темные волосы, приятная внешность, мягкий взгляд и томные манеры, иногда сочетавшиеся с дикими нервными вспышками, совсем пленили большого поклонника, который во время прогулок держал над ней солнечный зонтик. Их роман (у него висела ее фотография в плюшевой рамке) продолжался с тех пор, когда он получал степень бакалавра медицины и магистра хирургии.