Владимир Трухановский - Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры

Бенджамин рассуждает о перспективах карьеры военного: «Вооруженные силы в военное время подходят только для людей отчаянных, и я таковым в действительности и являюсь. Но в мирное время они годятся только для дураков». К церковной карьере у Бенджамина отношение благожелательное: «Церковная деятельность — более разумное занятие. Я, безусловно, хотел бы действовать, подобно Уолси. Но у меня один шанс из тысячи. И, говоря по правде, я чувствую, что моя судьба не должна зависеть от случая». Знаменательно, что Бенджамина устроила бы карьера, подобная той, которую сделал Томас Уолси. Это был священник, действовавший в конце XV — начале XVI в.; начав с капеллана при короле Генрихе VII, он быстро достиг поста архиепископа Йоркского; став кардиналом, он сконцентрировал в своих руках обширную государственную власть, претендовал даже на место папы римского; жил в большой роскоши и пользовался поистине королевскими привилегиями. Он налаживал браки между монархами, руководил военными приготовлениями и военными кампаниями во Франции, держал в своих руках внутренние дела и внешнюю политику страны. Вот стать таким служителем церкви Бенджамин был бы не прочь. Но шел XIX век, и даже его разгоряченный ум подсказывал ему, что подобное недостижимо.

А все-таки какие еще пути к величию, власти и славе открывались в новое время? «Будь я сыном миллионера или аристократа, я мог бы иметь все», — приходит Бенджамин к такому выводу. Подстегивая свои мечты в этом направлении, он делает «великое открытие», состоявшее в том, что мощный интеллект может обеспечить ему то, что другим дают «богатство и власть». Знаменательно, что уже на этом, раннем этапе Бенджамин начинает понимать значение для тех, кто стремится к власти и влиянию, опоры на простых людей, на народные массы. «Почему влияние миллионеров для всех очевидно, а роль „благородного интеллекта“ остается неизвестной и не удостаивается почета?» — ставит он вопрос. И отвечает на него: «Потому, что интеллект не изучают и не учитывают человеческую натуру простых людей». А делать это нужно следующим образом: «Мы должны смешаться с толпой, мы должны постичь ее чувства, мы должны с юмором относиться к ее слабостям, мы должны сочувствовать ее огорчениям, даже если этого не чувствуем; мы должны участвовать в развлечениях дураков. Да, чтобы управлять людьми, мы должны участвовать в развлечениях дураков. Да, чтобы управлять людьми, мы должны быть с этими людьми… Таким образом, человечество — это арена моей большой игры». Это — весьма важное откровение Бенджамина, которому только-только исполнилось 20 лет. Это — программа жизни. Это — свидетельство развившихся в дальнейшем, присущих молодому честолюбцу цинизма, лицемерия и презрения к людям, над которыми он собирался возвыситься, чтобы управлять ими.

Формированию этой жизненной позиции предшествовало решение Бенджамина покончить с попытками стать юристом. Позднее он рассказывал, что решение было принято им во время плавания по «чарующим водам Рейна». Отцу это явно не нравилось, и он смирился с неизбежным не без сопротивления. Этим объясняется замечание Бенджамина, что «отец, вероятно, меньше всех может судить о возможностях сына. Он, с одной стороны, знает слишком много, а с другой — слишком мало».

Примерно в это время Бенджамин принял окончательный вариант написания своей фамилии. В свое время дед, приехав в Англию, к семейной фамилии добавил начальную букву «Д» с апострофом, и за семьей утвердилась фамилия Д’Израэли. Существуют документы, относящиеся к 1822 г., в которых Бенджамин подписывался, опустив апостроф. С тех пор (биографы на этот счет называют различные годы) Бенджамин всегда пользовался только фамилией Дизраэли, «вероятно, чтобы его не смешивали с отцом». Сестра и братья последовали его примеру, тогда как родители сохранили прежнее написание.

К двадцати годам проявилась еще одна черта характера, которая была присуща Бенджамину на протяжении довольно многих лет. Лет в девятнадцать он начал время от времени прерывать свое затворническое общение с книгами и появляться в обществе. Другом семьи Д’Израэли был известный издатель Дж. Мэррей, кстати занимавшийся литературными делами Дж. Байрона. Он обратил внимание на Бенджамина, проникся к нему симпатией, приглашал его к себе, где молодой человек знакомился с друзьями хозяина. Так Бенджамин начал вхождение в общество, преодолев первую ступеньку на пути в большой, высший свет.

В это время Бенджамин усвоил манеру появляться в обществе одетым экстравагантно, даже вызывающе. Современники отмечают, что в его поведении дендизм был очевиден и сознательно подчеркнут. Это было франтовство, щегольство, но в такой степени, что оно воспринималось окружающими как пижонство. Это началось еще во время его пребывания в юридической конторе. Иногда его приглашали в дом Мэйплса, совладельца конторы, и он приходил в таком виде, что его одежда сразу же привлекала к себе внимание. Хозяйка дома рассказывала, что на обед к ним он обычно являлся облаченным «в черный бархатный костюм с различными кружевами и оборочками, в черных шелковых чулках с красными стрелками; в то время это была крайне вызывающая манера одеваться». Постепенно она становилась еще более вызывающей. Перефразируя Чарлза Диккенса, можно сказать, что Бенджамин «был безукоризненно неприличен». Бенджамин, конечно, понимал, как воспринимается его внешность другими. Ему и нужна была такая реакция. Он хотел таким путем привлечь к себе внимание, выделиться из толпы, показать свою необычность, исключительность. Это было средство к самоутверждению. Оно дополнялось демонстрированием остроумия в беседах. Дизраэли отличался мгновенной реакцией, способностью излагать свои мысли и аргументы оригинально.

Интересно, что Дизраэли производил особенно сильное впечатление на женщин замужних. Девушки и мужчины реагировали на него спокойнее и подтрунивали над его пижонством. Конечно, он не мог не чувствовать это; отсюда и его утверждение, что «нет большего очарования для молодого человека, чем улыбка замужней женщины». Особые симпатии именно к замужним женщинам остались у Бенджамина на всю жизнь.

Дизраэли-младший, как следует из его рассуждений о роли богатства в жизни выдающегося человека, был одержим мыслями о том, как сделать состояние, причем же крупное. Ему претило, что он зависит в материальном отношении от отца, который, как человек осторожный и к тому же обладатель умеренных денежных средств, обеспечивал ему разумное содержание, но не больше. Возможно, в этом истоки оставшегося на всю жизнь сдержанного отношения Бенджамина к отцу, хотя жизнь полностью оправдала эту позицию Исаака. В кругах, где вращался Бенджамин, и прежде всего в семье, много говорили с завистью и тайным желанием подражания о несметных богатствах, нажитых семейством банкиров Ротшильдов. До конца жизни Бенджамин не переставал восхищаться Ротшильдами. К этому следует прибавить, что в 20-е годы XIX в. Англию охватила спекулятивная лихорадка, создавались многочисленные новые компании, акции которых являлись предметом игры на бирже. Центром притяжения этой активности были испанские колонии в Латинской Америке, развернувшие в то время успешную борьбу за независимость. Английские капиталы устремились в этот регион в расчете на жирные барыши в молодых государствах, только-только становившихся на путь самостоятельного существования. Дж. Каннинг, министр иностранных дел Англии, в 1823 г. признал независимость восставших испанских колоний, что способствовало проникновению туда английского капитала. Все эти факторы сильно повлияли на двадцатилетнего Бенджамина. Сыграла свою роль и работа в юридической конторе. Помощник стряпчего наблюдал, как из ничего возникают большие состояния, как удачливые люди преуспевают. Именно их дела прежде всего и вела контора, в которой служил Бенджамин, следовательно, в его распоряжении была самая обильная и детальная информация. Все это породило непреодолимый соблазн попытать счастья самому.