Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Но возвратимся в «школьные годы чудесные» — тем более что Ганюшке удалось отличиться.

В университетской газете «Московские ведомости» фамилия Державина значилась среди лучших учеников Казанской гимназии. Особенные успехи Гаврила делал в рисовании и черчении. Зоркий глаз, чувство гармонии, уверенная рука… Но главные успехи пришли чуть позже.

Летом 1761 года Верёвкин снарядил новую экспедицию — куда интереснее прежних. Это была настоящая научно-исследовательская работа. Сам Иван Иванович Шувалов поручил Верёвкину устроить археологические раскопки в городе Болгары, составить описание этого древнего поселения. Столица Волжской Булгарии к тому времени опустела, но там сохранялись каменные постройки XIII–XV веков — свидетели многих сражений.

Гимназистов привезли в Болгары, расселили; Верёвкин распределил обязанности. А потом ему пришлось возвращаться в Казань. Подростки остались без наставника. Кто знает, может быть, таков был педагогический замысел директора гимназии — окунуть гимназистов в стихию самостоятельной профессиональной деятельности? Без руководителей, нянек и провожатых. Михаил Иванович оказал честь Державину: оставил его за старшего. Все гимназисты и рабочие, принимавшие участие в раскопках, должны были ему подчиняться. А ведь иные одноклассники Державина принадлежали к самым состоятельным семьям Казани!

Существует миф о Державине-самородке, который достиг высот в поэзии и политике исключительно благодаря природному дарованию. Но Державин не был неотёсанным гением. В Казанской гимназии он нашёл талантливых учителей, прививших ему не только знания, но и стремление к самообразованию. Державин всю жизнь много читал — по-русски и по-немецки. Интересовался не только поэзией и филологией, но и историей, философией, богословием.

XVIII век называют веком Просвещения. Это сложное, многосмысловое понятие, но несомненно одно: педагоги в те годы воспринимали школу как великое служение, способное облагородить мир. Вера в науку окрыляла учёных, среди них было немало энергичных первопроходцев, истинных пассионариев, если воспользоваться привычной для нас терминологией Л. Н. Гумилёва.

Державин был гражданином своего Отечества и своего времени, а лучше сказать — подданным. Патриотические замашки привил ему всё тот же Верёвкин.

И в Казанской гимназии учителя не просто отбывали номер, а осознавали себя участниками великого дела. Ощущение большого свершения окрыляло. В России педагогов вдохновлял образ Ломоносова. Верёвкин не просто преклонялся перед своим великим тёзкой, он изучал наследие Ломоносова. Читал с гимназистами не только самые известные, парадные стихотворения Михайлы Васильевича, но и его записки, полные созидательного пафоса, пафоса Просвещения. Много лет спустя Державин напишет:

Конечно, Державин вспоминал уроки Верёвкина, когда продолжал осмысление наследия великого Ломоносова. Державин не мог разобраться в его химических и физических открытиях. Зато поэзия Ломоносова была для него университетом, хотя некоторые ломоносовские оды к 1770-м годам уже казались архаичными. Но масштаб личности русского гения был ведом Державину — по урокам Верёвкина.

Сохраним благодарную память о Казанской гимназии, воспитавшей Державина! Не окажись в Казани славный Верёвкин — Гаврилу Романовича вряд ли заметил бы Иван Иванович Шувалов. А Шувалов сыграет в судьбе Державина роль доброй феи. Трудно представить себе участь солдата Державина, если бы не Шувалов…

В 1761 году умерла императрица Елизавета Петровна. Для империи начались трагичные времена: новый император Пётр Третий предал русскую армию, с победами потеснившую Фридриха Прусского в годы Семилетней войны. Случилось «Чудо Бранденбургского дома»: Фридрих избежал стратегического поражения и обрёл в лице русского императора верного и влиятельного поклонника. Пруссаки, да и все немцы надолго запомнили это спасение, неожиданно свалившееся с небес. Гитлер в 1945-м не раз вспоминал об этом, надеясь на историческую аналогию. Но чудеса редко повторяются, на то они и чудеса.

Подолгу просиживал Державин в гимназической библиотеке. Он открыл для себя поэзию. Сначала — Ломоносов. Вершина поэзии Ломоносова — духовная лирика, размышления о величии Божьего мира, вариации на темы Давидовых псалмов. Поэзия молитв и дерзновенных прозрений. Затем — Сумароков. В России в те годы уже выходили литературные журналы — «Полезное увеселение», сумароковская «Трудолюбивая пчела», наконец, «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие».

Сумароков писал о высоком предназначении дворянина, это вдохновляло. Писал небанально, подчас — против шерсти, против общественного мнения. Поэтические авансы пробуждали амбиции, заставляли провинциальных дворянских сынов внутренне приосаниться.

Но Сумароков был где-то далеко, в блестящих столицах, в ореоле славы. А для Державиных и 15 рублей отцовского долга после смерти кормильца стали почти непосильной ношей.

В 1760 году Верёвкин обрадовал Державина: за успехи в черчении и рисовании юный гимназист получил звание кондуктора Инженерного корпуса. Это Шувалов распределял гимназистов по полкам в зависимости от способностей, проявленных в чертёжных работах. Державина отличили: на гимназических праздниках отныне он красовался в специальном инженерном мундире. Эта честь сулила быструю карьеру в Инженерном корпусе после выпуска из гимназии. Но в начале 1762 года в гимназию пришла официальная бумага: Державину немедленно явиться в Преображенский полк! Видимо, Шувалов по ошибке вписал Державина в гвардию. Вот и вышло, что чертёжные заслуги гимназиста оказались не в счёт… К тому же государь приказал всем преображенцам прервать отпуска — в том числе и учебные. Вышло, что Державин, сам того не желая, уже опоздал явиться в гвардию, уже просрочил. Пришлось прерывать учёбу в гимназии. Так навсегда Гаврила Романович остался недоучкой. Фёкла Андреевна расщедрилась: дала сыну на дорогу 100 рублей. Этих денег ему хватит надолго.

Покойный отец не желал для сына гвардейского будущего: он резонно считал, что эти полки не для бедняков. Гвардейская служба началась с ошибки и упрёков в том, что Державин с опозданием явился в полковую канцелярию.

Казань Казанью, но Петербург в те времена уже был тем чудом света, которое известно и нам — с петропавловским шпилем, Адмиралтейством и Зимним дворцом. Правда, ещё без Медного всадника и Исаакиевского собора. Но Неве уже было свойственно державное течение, в чём и убедился Державин. Манила и матушка-Москва — неисчислимыми куполами, богатырской статью Кремля. Гвардейская служба проходила в обеих столицах.