Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

С удовольствием бы, Жора, — сказали мы. — Но мы торопимся. В другой раз.

Не смею задерживать, — заметил Жора. — Никто как я вас понимаю. Желаю здоровья.

И мы расстались.

...Сокольников принял нас немедленно. Как тигр набросился он на мешочек, высыпал монеты и пересчитал их. Все на месте.

Вы не можете себе представить, — он светился от счастья, — как я ценю эту коллекцию. Я собирал ее всю жизнь. Да, а вор? Вы, конечно, поймали вора?

Разумеется.

Кто он? Каков?

— Вор... Н-ну... Вор, как вор... Ничего особенного.

— Я хочу его видеть. Приведите его ко мне.

Как? Сюда? К вам в дом? Что вы... Это грязный, грубый человек... Вор...

— Ничего. Я — старый подпольщик. Я сидел в тюрьме. Был в ссылке. Знаю, как разговаривать с их братом. Не то что вы. Я с ним поговорю! Приведите его ко мне завтра в 12 дня, в мой кабинет.

Мы вышли. Взглянули друг на друга, и начальник московского уголовного розыска сказал: «Лева! Мы опять горим. Вот теперь мы таки горим. Что делать? Теперь, если мы заявим, что вора нет, когда вещь есть, вот тогда он скажет, что мы жулики».

Стали думать. Думали весь день, а потом начальник угрозыска воскликнул: «Лева! Ты идиот! У нас же есть филон!»

А вы знаете, кто такое филон? — спросил меня рассказчик.

Нет, — ответил я.

Вы меня разыгрываете.

— Честное слово.

Тогда вы не только босяк и невежа, вы... Вы просто... Короче, вы — минимум. Филон — это уголовник, который все отрицает и прикидывается помешанным. Такой у него стиль. Так сказать, узкая профессиональная окраска. Дополнительная специальность. Он может вас укусить, опрокинуть стол, бросить о потолок настольную лампу. Он может все. И если врач установит, что он симулянт, филон не смутится, он побьет и врача. И — все отрицает.

Вот мы и решили. Довольно! Хватит Сокольникову играть на наших нервах! Поиграем и мы на его.

Мы таки подобрали ему филончика — детину огромного роста и силы. Четыре человека скручивали ему руки, усаживая в машину. А он брыкался. Наконец его привезли в приемную. Посетителям и секретарше пришлось выйти, ибо филон бил ногами по стульям, швырнул на пол пишущую машинку и еще при этом ругался невероятно неприличными периодами.

Мы зашли к Сокольникову.

Он тут? — спросил нарком, и глаза у него загорелись от любопытства.

— Да, но... (Раздался шум.) — Это он. Буянит. Ругается. И вообще.

— Ничего. Я беру ответственность на себя.

Мы ввели филона. Первое, что он сделал, это очень точно плюнул в Сокольникова и попал ему как раз в лоб.

Как... как вы смеете?! — вскричал Сокольников. Филон вывернулся, схватил пресс-папье и швырнул в наркома. Сокольников пригнулся, и пресс-папье угодило в портрет. Раздался звон стекла.

Уведите! — приказал Сокольников, отступая за кресло. — Уведите его!

Мы вывели филона, который при этом материл наркома всеми морскими загибами.

Когда филона увезли, Сокольников сказал: «Мда... Вот когда я сидел до революции в Бутырской тюрьме, то там...»

...Инцидент был исчерпан.

В течение более тридцати лет у нас перебывало свыше десятка домработниц. Необходимость в них возникла потому, что жена работала (научный сотрудник одного из институтов), я работал (писал), сын учился, потом работал (врачом), а женившись, переехал к жене. Так что вести хозяйство, покупать и готовить еду было некому.

И хотя все домработницы были разными, но кое-что все-таки оказалось общим. Нет, большинство из них были честными. Более или менее. И выполняли свои обязанности по совести. Менее или более. Но...

Да, они были нужны. Но когда мы с ними расставались, то всегда чувствовали некоторое облегчение душевного порядка. Вот это, пожалуй, как раз то, что и было общим.

Чужая жизнь, чужой мир, — когда он входит к вам не только без приглашений, но без предупреждений, то уже одним этим начинает требовать к себе внимания. А ведь вы, собственно, совсем не для того приглашали этого человека. Но когда он появляется, то как бы само собой его личное переплетается с его деятельностью. И это также то общее, как и упоминаемое выше. Ну, а теперь о том, какие они были.

Первая. Анна Ивановна. Средних лет. Аккуратная, но постоянно, вроде бы, немного испуганная. Если раздавался звонок в дверь или по телефону, всегда выскакивала из кухни и застывала в прихожей. Но не брала трубку и не открывала дверь. Ждала.

Крикнешь ей: «Анна Ивановна! Звонят!» А она в ответ: «Ой, извините, психанула. Не пойму — дверь или телефон». И бесполезно было ей объяснять, что у телефона звонки повторные, а в дверь единичные. Она кивала, да-да, дескать, поняла, но когда раздавался очередной звонок, то все повторялось. Казалось бы, бестолко-

вая? Ан, нет. О своих делах всегда говорила очень дельно. Вот и пойми ее. Так она и осталась для меня загадкой.

Вторая. Евдокия Васильевна. Тоже средних лет. Лицо умное, хитрое. Такое впечатление, что когда говоришь с нею или просишь о чем-либо, то она не только слушает, но и рассматривает тебя. Причем даже в какой-то мере критически. Дескать, говори, говори, ну что ты еще придумал лишнего?

Это впечатление подкреплялось тем, что частенько она выполняла не все, о чем ее просили, либо вообще упускала это сделать. И когда ей говорили: «Как же так, Евдокия Васильевна? Ведь я вас просил (к примеру) купить сыра». То она, совершенно спокойно глядя вам в глаза, отвечала скороговоркой: «Извините-виновата-больше-не буду». Всегда именно этой фразой. Хочешь, пойми эту фразу как сказанную в шутку, а хочешь — всерьез.

Но бабенка она была толковая, ловкая, и уж она-то не путала, откуда что звонит. О личных своих делах никогда не рассказывала. В этом смысле была исключением из общего правила. Увы, довольно скоро умерла.

Третья. Евдокия Федоровна. Женщина мрачная, пожилая. Бывало, зайдешь на кухню, а она сидит, думает. Приготовить — приготовит, и неплохо, но сама у нас никогда ничего не ела. И по любому поводу, на любой совет, просьбу или замечание всегда отвечала: «Нет, я вам не подхожу. Нет, вам другая нужна».

Судя по рассказам жены, этим же заканчивались ее сообщения из своего домашнего быта: как у нее, с кем и что не ладится. А потом сама себя прервет и: «Нет, я вам все-таки не подхожу». — «Ну почему, Евдокия Федоровна? С чего вы взяли? У вас все хорошо получается». — «Нет, вам другая нужна».

Уж не помню, чем с нею кончилось, но, разумеется, выводить ее из этого постоянно самокритического состояния было утомительно.

Четвертая. Клава. Молодая. Небольшого росточка. Довольно миленькая. Но на лице — застывшая растерянность. То ли от весьма бурной личной жизни, которая состояла из скоротечных эпизодов. А возникали эти эпизоды после знакомств с получившими увольнительную солдатами. Встречи с ними обычно происходили в парке.