Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Гражданин Молчалин! - строго обратился к Молчалину Чубарьков. - Это верно? Отвечай суду чисто и, как говорится, сердечно.

Алексей Степанович и тут не стал отпираться.

Молчалин

Не стану врать: таким, как я, от века

Была нужна высокая опека

И вот любовника я принимаю вид

В угодность дочери такого человека,

Который кормит и поит,

А иногда и чином наградит.

- Ну что? - торжествовал Тугодум. - Убедились?.. Все слышали? Сам признался в своей подлости!

Но Молчалина ничуть не смутил этот новый выпал. Уверенно и спокойно продолжал он развивать свою жизненную программу.

Молчалин

А что худого в том, чтобы, к примеру,

Чрез сердце женщины добыть себе карьеру,

Когда судьбой посажен ты на мель?

Не так ли поступал Жюльен Сорель?

- При чем тут Жюльен Сорель? - возмутился Тугодум. - Жюльен Сорель человек гордый, самолюбивый. Может быть, даже безрассудный. Он не мелкий подхалим вроде вот этого. И уж во всяком случае, не трус!

- А это мы сейчас увидим, - сказал комиссар.

Звякнув председательским колокольчиком, он громогласно объявил:

- По просьбе истца вызывается свидетель... Как, говоришь, его звать, этого твоего дружка? - обернулся он к Молчалину.

- Жюльен Сорель, - пояснил я, - главный герой романа французского писателя Стендаля "Красное и черное". Вы, впрочем, ошибаетесь, комиссар, называя его другом господина Молчалина...

Алексей Степанович тотчас же поддержал меня.

Молчалин

Вы правы. Мы с ним вовсе не друзья.

Но защитит меня он от навета.

Monsieur Сорель! От вашего ответа

Зависит репутация моя!

Любили вы мадмуазель Ла Моль?

Или, как я, свою играли роль?

- Да, я играл роль и не скрываю этого, - громко объявил Жюльен Сорель, поднимаясь из публики на просцениум и смело обратившись к судьям. - Играл, и при этом весьма искусно. Я действовал расчетливо и точно. Не давал воли своим чувствам. Когда сердце мое начинало биться чуть сильнее, я чудовищным напряжением воли заставлял себя быть холодным как лед.

- Это зачем же? - удивился простодушный комиссар.

- Чтобы пробудить и удержать ее любовь, - отвечал Жюльен. - Ведь только холодностью можно было сохранить любовь такого гордого и капризного создания, как Матильда.

- А-а, значит, вы ее все-таки любили? - обрадовался Тугодум. - Только притворялись холодным, а на самом деле любили? Не то что этот! - Он презрительно показал на Молчалина.

- Мысль, что я могу стать зятем маркиза де Ла Моль, - печально усмехнулся Жюльен, - заставляла мое сердце трепетать гораздо сильнее, чем это могла сделать самая глубокая и самая искренняя любовь к его дочери.

- И неужели вы при этом совсем не думали о ней? - спросил я. - О ее чувствах?

- Я играл на ее чувствах, как виртуоз пианист играет на фортепьяно, ответил он.

- Но ведь вы разбили ей сердце! - выкрикнул из зала негодующий женский голос.

- Всяк за себя в этой пустыне эгоизма, называемой жизнью, - холодно пожал плечами Жюльен.

- И вам не совестно? - выкрикнул тот же голос.

- В самом деле, - сказал я. - Ума и таланта вам не занимать. Энергии тоже. Неужели у вас не было другого способа удовлетворить свое честолюбие?

- Укажите мне, где он, этот другой способ? - вспыхнул Жюльен. - Вы правы: я не глуп и довольно энергичен. Скажу больше: я сделан из того материала, что и титаны великой революции. Родись я тремя десятилетиями раньше, я стал бы генералом Конвента, маршалом Наполеона... Но в наш подлый век для таких, как я...

- Что вы имеете в виду, говоря о таких, как вы? - спросил я.

- Вы ведь знаете, - отвечал Жюльен, - я плебей, сын плотника. Так вот, в наши гнусные времена, когда на троне опять Бурбоны, для таких, как я, остались только два пути: угодничество, расчетливое благочестие или...

- Или? - подбодрил его я.

- Любовь. Пусть даже притворная.

Молчалин, почувствовав, что дела его пошли на лад, решил еще более упрочить свои позиции.

Молчалин

Он ранее родиться был бы рад.

Он стал бы маршалом иль генералом.

А я, родись хоть тридцать лет назад,

Остался бы таким же бедным малым.

Хоть мне иная ноша по плечу.

А я ведь тоже многого хочу!

В моей душе кипят такие ж страсти,

И гордые мечты, и жажда счастья...

Избравши для себя благую цель,

Как мой собрат французский мсье Сорель,

Я, чтобы достичь вернее этой цели,

Избрал себе и путь месье Сореля.

Зачем же удостоен он венца,

А я - позорной клички подлеца?

Этот монолог произвел сильное впечатление на комиссара Чубарькова.

- А что, братцы? - растерянно сказал он - Молчалин то ведь, пожалуй, прав... Живи он в другую эпоху, может, и впрямь развернулся бы, показал себя. А тут, видишь, среда заела...

- А почему же Чацкого не заела среда? - возразил ему Тугодум. - Он ведь жил в ту же эпоху!

И тут Молчалин обратился к суду:

- Коль речь зашла о Чацком, господа,

Я вас прошу позвать его сюда.

Не успел он договорить, как Чацкий уже стоял перед судейским столом. Презрительно смерив взглядом Молчалина, он обратился к судьям:

- Я ждать себя, ей-Богу, не заставлю.

Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног.

Задайте лишь вопрос, и, видит Бог,

Все объясненья тотчас вам представлю.

- Нам хотелось бы знать, что вы думаете о Молчалине? - спросил я.

Чацкий

Ничтожный господин. Из самых пустяковых.

Тугодум

А нам его тут ставят в образец.

Читали жалобу?

Чацкий

Я глупостей не чтец,

А пуще образцовых.

Молчалин

Ну и гордыня! Слышали ответ?

Отнесся как-то я к нему с советом.

Что ж он? Отмел с порога мой совет

Да посмеялся надо мной при этом.

Чацкий

Меня советом вы хотели подарить?

Молчалин

Да-с! и могу совет свой повторить.

Я говорю о той почтенной даме...

Нет нужды называть, вы знаете и сами...

Татьяна Юрьевна!!! Известная, - притом

Чиновные и должностные

Все ей друзья и все родные

К ней непременно надо б съездить вам...

Чацкий

На что же?

Молчалин

Ведь частенько там

Мы покровительство находим, где не метим!

Чацкий

Я езжу к женщинам, но только не за этим

Мне покровительства не надобно.

Молчалин

К тому ж Вам папенька оставил триста душ?

Чацкий

Четыреста.

Молчалин

С такими-то отцами

И мы б могли сводить концы с концами.

А без имения, скажите, как прожить?

Один лишь выход есть: приходится служить.

Чацкий

Служить бы рад, прислуживаться тошно!

Молчалин

Имея триста душ, разборчивым быть можно.

- Я думаю, господа, пора уже прекратить эту перепалку, - сказал я.

- Верно! - поддержал меня комиссар. - Кончайте, братцы, этот базар! Суду все ясно. Точка и ша!

- Давно бы так! - обрадовался Тугодум.

Но следующая реплика комиссара повергла его в изумление,

- Как я говорил, так и вышло, - подвел итог Чубарьков. - Чацкий-то кто? Помещик! Четыреста душ крестьян имеет. Сам признался. А Молчалин пролетарий. Хоть и умственного труда, а все ж таки пролетарий. Подневольная жизнь - не сахар. То и дело приходится кланяться. И тут мы, как защитники всех униженных и оскорбленных, должны взять его сторону.

- Вы слышите? - обернулся ко мне потрясенный Тугодум.

Я кивнул.

- Тогда чего же вы молчите? Почему не возражаете? Не может быть, чтобы вы были с ним согласны!

- Комиссар, конечно, высказался слишком прямолинейно, - признал я. Но...

- Что "но"? Какое тут может быть "но"! - кипятился Тугодум.

- Но какая-то доля истины в том, что он сказал, все-таки есть, продолжал я. - Он тут упомянул об униженных и оскорбленных. Минуту внимания, господа! - обратился я ко всем собравшимся. - Позвольте, я прочту вам, что писал о Молчалине автор романа "Униженные и оскорбленные" Федор Михайлович Достоевский...

Вынув из портфеля томик Достоевского, я раскрыл его на заранее заложенной странице и прочел:

- "Молчалин - это не подлец. Молчалин - это ведь святой. Тип трогательный".

- Хорош святой! - раздалось из зала.

- Да, да! Он святой! Святой! - истерически взвизгнул чей-то женский голос.

- Святой? - изумленно повторил Тугодум. - Ну, вы даете!.. То есть не вы, конечно, а Достоевский. Ну, а вы, вот вы лично, - обратился он ко мне, с этой мыслью Достоевского согласны?

- Решительно не согласен, - улыбнулся я. - Но, разбираясь в таком сложном социальном явлении, желая понять его до конца, мы не вправе обойти и это парадоксальное суждение Достоевского. Молчалин, конечно, далеко не святой...

Молчалин при этих словах съежился и словно бы стал меньше ростом.

- Но до некоторой степени он все-таки жертва обстоятельств.

Молчалин снова приосанился.

- Та историческая реальность, в которой он вынужден жить и действовать, - продолжал я размышлять вслух, - не оставила ему никаких других путей, никаких других возможностей для реализации его, так сказать, общественной активности. Этим он и в самом деле напоминает Жюльена Сореля...