Петр Бибиков - По поводу одной современной повести

Между тѣмъ оставаться и въ прежнемъ двусмысленномъ относительно новыхъ требованiй положенiи невозможно. Необходимо выйти изъ смѣшной и пошлой безхарактерности, изъ этой удушливой болѣзни воли, изъ неспособности на какое бы то нибыло дѣло. Герой повѣсти, послужившей причиной моего спора съ вами, рѣшилъ трудный вопросъ, нашолъ страстно желаемый выходъ, но куда?.. въ простое, мѣщанское счастьице, на томъ основанiи, что онъ самъ сходитъ съ подмостковъ и идетъ въ толпу; мильоны – де живутъ съ единственнымъ призванiемъ – честно наслаждаться жизнью. Да чтожъ изъ этого, что наслаждаются? И животныя честно наслаждаются жизнью. И что значитъ для героя честно наслаждаться жизнью? Ходитъ исправно въ департаментъ, не пьянствовать, не играть въ карты, не воровать и не брать взятокъ, не развратничать? Даже и эти добродѣтели уже выше мѣщанскихъ требованiй; чѣмъ же удовлетворяется герой нашъ? Такъ можетъ – быть онъ не объявляетъ и претензiй на болѣе широкiя, на болѣе высокiя человѣческiя свойства: вѣдь онъ разжаловалъ себя изъ героевъ въ простые смертные; можетъ – быть онъ и не думалъ никогда выходить изъ толпы и не мечталъ быть героемъ; можетъ – быть никакiе интересы, выходящiе изъ сферы мѣщанскихъ стремленiй, не были ему знакомы, сердце его никогда не отзывалось на нихъ, горизонтъ его мысли никогда не расширялся далѣе этихъ стремленiй? Нѣтъ, на свиданiи съ невѣстой своей онъ только лазаря корчитъ, неподозрѣвая, что этимъ обнаруживаетъ онъ все свое безсилiе и прочiя дрянныя свойства. Не подступали бы мы къ нему съ такими вопросами и требованiями, еслибы онъ былъ гоголевскiй сапожникъ Готлибъ изъ Гороховой или милѣйшiй Акакiй Акакiевичъ. Нѣтъ, онъ обманулъ насъ и не скроетъ отъ насъ своей пошлости. Подойдемъ къ нему поближе. Нравственныя свойства его обнаруживаются имъ при столкновенiи съ его прiятелемъ или другомъ художникомъ, который вамъ такъ понравился, и при противоположенiи этихъ двухъ характеровъ. Сомнѣваться въ благородныхъ чувствахъ нашего героя мы не имѣемъ права, судя по тѣмъ даннымъ, которыя представилъ намъ авторъ. Мы можемъ только найти нѣсколько вялымъ и неповоротливымъ его умъ, которому не подъ силу разоблачить остроумнѣйшiе парадоксы его прiятеля – Мефистофеля; но, судя по влiянiю героя на своего прiятеля, влiянiю, основанному на высокихъ и честныхъ его убѣжденiяхъ, слѣдуетъ заключить, что герой одаренъ дѣйствительно сильнымъ и благороднымъ характеромъ. Пройденная имъ жизнь еще болѣе убѣждаетъ насъ въ этомъ. Его негодованiе противъ вѣчнаго гореванья, противъ никому ненужной тоски, противъ безпредметнаго отчаянiя, противъ мрачнаго взгляда на жизнь и доморощенной байроновщины показываютъ намъ, что онъ освободился отъ романтической золотухи, занесенной на нашу почву и такъ жестоко мучившей недавнѣе поколѣнiе; герой – человѣкъ дѣйствительной, реальной жизни, онъ стоитъ съ требованiями отъ нея простыми и здравыми. Онъ хорошо понимаетъ столь употребительное выраженiе, которымъ нынѣ снимается съ личности всякая отвѣтственность: «среда заѣла»; онъ прямо обвиняетъ прiятеля въ софизмахъ и дiалектикѣ и требуетъ съ него слово перемѣнить жизнь, взглянуть въ будущее, сдѣлать запасъ на старость, которая иначе станетъ смотрѣть на «веселенькiе пейзажики», наконецъ будитъ его совѣсть. Всеотрицающiй духъ Мефистофеля задумывается надъ этимъ словомъ и язвительная, саркастическая улыбка застываетъ на устахъ его при этомъ «реальномъ» для него словѣ. Напрасно! Эфектъ потерянъ безполезно, потомучто никакая совѣсть не выдержитъ мефистофелевской дiалектики; вдругъ явилось ни съ того ни съ сего слово, которымъ играть нельзя. Пейзажикъ этотъ удивилъ меня, но я впрочемъ примирился съ нимъ на слѣдующей страницѣ, когда узналъ, что если Мефистофеля уже слишкомъ безпокоитъ совѣсть и дерзко спрашиваетъ его: «впередъ не будешь?» то онъ въ бѣшенствѣ отвѣчалъ: «буду, непремѣнно буду!» Этимъ была возстановлена правда отрицанiя. Безразличiе, индиферентизмъ, апатiя прiятеля возмущаютъ нашего героя, а эта апатiя и неспособность ни къ какому дѣлу и составляла отличительную черту героевъ прошлаго поколѣнiя, противъ которыхъ возстало общее сознанiе. Чего можно ожидать отъ людей, которые не чувствуютъ злости ко злу, расположенiя къ добру, которые разучились смѣяться даже, которыхъ совѣсть не мучитъ, про которыхъ смѣло можно сказать, что они сгнили? Ничего отрицательнаго, ничего положительнаго, полное безразличiе; трудъ, отечество, любовь, свобода, счастiе, слава – пустые звуки; одинъ эгоизмъ, полный, безапеляцiонный эгоизмъ, да и того нѣтъ, потомучто эгоизмъ этотъ не влечетъ за собою ни довольства, ни наслажденiя, ни чувства собственнаго достоинства. Намъ понятно это болѣзненное сомнѣнiе, это полное отсутствiе надежды и вѣры, это безсилiе, возбуждающее состраданiе, потомучто мы сами прошли чрезъ этотъ фазисъ развитiя, потомучто знаемъ всѣ скрытыя и глубокiя раны этой болѣзни; знаетъ это хорошо и герой нашъ. Надобно думать, что послѣдующiй фазисъ будетъ совершеннѣйшiй, что новая форма мысли и чувства ближе къ истинѣ и идеалу – увидимъ. Несостоятельность же печоринскаго разочарованiя оказывается немедленно по предложенiи ему какого – либо средства для прекращенiя такого жалкаго и безполезнаго существованiя. Такое же средство предложилъ герой нашъ своему прiятелю и излечилъ его по крайней мѣрѣ на нѣкоторое время; совершеннаго излеченiя ожидать здѣсь невозможно: мы знаемъ, какъ кончаютъ такiе люди. Но главное дѣло, что вся эта дурь напущена на себя прiятелемъ нашего героя. Какъ ни безотрадны слова его и парадоксы, за ними слышится что – то живое, человѣческое, еще несовсѣмъ сгнившее. Самъ авторъ хорошо это чувствуетъ и не стерпѣлъ, чтобы не высказать этого въ какихъ – нибудь «веселенькихъ пейзажикахъ» вродѣ бабы съ шарманкой, старика скрипача – нѣмца, оборванаго мальчишки и тому подобнаго. Можно всегда предсказать, что къ подобнымъ личностямъ, выводимымъ въ противоположность герою, сохранится вся симпатiя читателя. Оно понятно. Въ нихъ много остроумнаго, парадоксальнаго, много поэтическаго элемента и поэтической обстановки, а главное – никто не ожидаетъ отъ нихъ подвига, иныхъ дѣлъ, кромѣ описанныхъ въ «веселенькихъ пейзажикахъ», стало – быть никто не будетъ обманутъ. Всякiй увѣренъ, что какъ только пройдетъ первый пылъ и жажда дѣятельности подобнаго разочарованнаго господина, возбужденные встрѣчей съ живымъ и здоровымъ организмомъ, какъ только станетъ ему снова скучно, то онъ ляжетъ на диванъ, задеретъ на стену ноги и будетъ ждать часъ, другой, третiй, не перемѣнится ли расположенiе духа; а перемѣнится, – пойдетъ смотрѣть «веселенькiе пейзажики», и читатель успокоивается, довольный поэтической обстановкой милаго Мефистофеля. Но я увлекся менѣе занимательною для меня личностью и забылъ моего героя. Мы сказали, что основываясь на характеристикѣ его, представленной авторомъ, мы были вправѣ ожидать отъ него если не благороднаго дѣла, то вѣрности себѣ самому; въ противномъ случаѣ онъ обманулъ насъ или характеристика его сдѣлана невѣрно и отъ автора ускользнули весьма замѣтныя черты его характера, которыя объяснили бы поразившее насъ противорѣчiе.

Герой повидимому вовсе не принадлежитъ къ тѣмъ пустымъ и жиденькимъ либераламъ, которыхъ расплодилось у насъ такъ много въ послѣднее время и отъ которыхъ не приходится ожидать ничего путнаго; онъ оказался негоднымъ для служебной дѣятельности не за современныя идеи, не за либерализмъ: нѣтъ, онъ просто оказался неспособнымъ человѣкомъ; вмѣсто того чтобы служить какъ люди, онъ все вникалъ въ дѣло, волновался и тосковалъ; онъ, какъ выражался его прiятель, не сердился на свѣтъ, а безтолково любилъ его. Къ этимъ чертамъ мы не можемъ не относиться симпатично. Отношенiя его къ слѣдствiю объ убiйствѣ женщиной своего мужа еще болѣе убѣждаютъ насъ въ томъ, что онъ дѣйствительно принадлежитъ къ «лучшимъ людямъ» нашимъ; но какъ всѣ, онъ заѣденъ рефлексiей. Прiятель его утверждаетъ, что ныньче нѣтъ человѣка чѣмъ – нибудь не заѣденнаго, кто средой, кто «кладбищенствомъ»… не встрѣтишь ныньче даже болвана безъ рефлексiи.

Роковое слѣдствiе дало сильный толчекъ его дальнѣйшему развитiю. Онъ все сталъ объяснять внѣшними условiями, всякаго негодяя стало ему жалко, преступленiе явилось ему несчастiемъ, болѣзнью, помѣшательствомъ; всякаго готовъ оправдать онъ, какъ его прiятель опровергнуть. Со дна души его поднялись силы, требовавшiя выхода; къ нимъ присоединились такъ – называемые коренные вопросы о Богѣ, душѣ, грѣхѣ, смерти, и неотвязно требовали рѣшенiя цѣльнаго, самостоятельнаго. Софизмы доктора, такого же сильнаго дiалектика какъ и его прiятель, не могли удовлетворить его. Никакiя доказательства, что вся эта блажь происходитъ оттого, что герой нашъ не уяснилъ себѣ своей дѣятельности; никакiя увѣренiя въ неизлечимости болѣзни; никакiя убѣжденiя, что виноватыхъ собственно нѣтъ, что само общество казнитъ ихъ вовсе не потому, что они виноваты, а потомучто вредны, не могутъ разрѣшить сомнѣнiй и вопросовъ, мучившихъ нашего героя. Но оставаться съ ними цѣлую жизнь, няньчиться съ ними тоже невозможно. Выходъ былъ необходимъ, но куда, какимъ образомъ? Не неуважительными же отзывами объ обществѣ и благодѣтеляхъ и благодѣтельницахъ: они открыли только выходъ въ отставку.